при любом раскладе, даже если я умру, то заберу с собой на тот свет таких лютых утырков. Да что говорить? Ты бы сам их завалил, если бы знал, что они натворили.
— А что они натворили?
— Ты в самом деле хочешь это знать? — поднял я бровь.
— Да, хочу. Люблю, знаешь ли, послушать на ночь страшные сказки. Всё-таки интересно — какие силы Оива дает своим слугам, чтобы те выполняли её указания…
Я хмыкнул и начал рассказывать. Старик сначала слушал с усмешкой, когда я начал говорить о биолаборатории под Фудзиямой, но потом посерьезнел. Он слушал, не перебивая. Возможно, что-то отмечал в мозгах.
— И всё-таки нам нужно будет поговорить с главным оммёдзи.
— Да, как только пройдут военные игры, так сразу же и поговорим, — отмахнулся я. — Мне же пока что спешить не надо.
— Не надо? А может быть мы уже опоздали? — спросил Норобу.
— Даже если и опоздали, то я всё равно не жалею ни о чем. Эти утырки заслужили смерть, и они её получили. Она пришла к ним пораньше, чем было отмеряно. Так что же в этом плохого?
Сэнсэй подошел к моему столу, взял пару карандашей и линейку. Он положил на концы линейки карандаши, а саму линейку укрепил на вытянутом пальце. Пластмассовая планка чуть покачнулась, но сэнсэй чуть повернул палец и сбалансировал её.
— Что ты видишь, Тень?
— Как сэнсэй занимается хренью, — пожал я плечами.
— Выключи зрение дурака и посмотри нормально, — парировал сэнсэй. — Что ты видишь?
— Я вижу, что ты положил на разные концы линейки карандаши.
— Да, всё правильно, — кивнул сэнсэй.
— Так я первый раз так и сказал!
— Ты совсем невосприимчив к метафорам? Смотри, этот карандаш олицетворяет зло, а этот добро. В нашем мире всё так задумано, чтобы соблюдался великий баланс между добром и злом. Если будет много зла… — сэнсэй положил ещё один карандаш на левую сторону линейки. Понятное дело, что тот край перевесил и карандаш, олицетворяющий добро, скатился тоже влево. — Тогда весь мир рухнет в зло.
— А если зло убрать? — спросил я, чтобы убыстрить метафору.
— Тогда… — сэнсэй снова поднял линейку, но на этот раз положил только один карандаш. На правую сторону.
Понятное дело, что карандаш сразу же ушел влево.
— Тогда мир рухнет в добро? — спросил я, чтобы поддразнить сэнсэя. — Разве это плохо?
— Нет, не в добро. Тут всё иначе. Мир пропадет, поскольку трудные времена рожают сильных сыновей. Сильные сыновья делают времена лучше. А хорошие времена выпускают слабых сыновей, которые создают трудные времена. Если зло исчезнет, то от добра люди расслабятся, распустятся и вообще прекратят существование.
— Чой-то? Вроде всё же будет в шоколаде?
— Нет, друг мой. Если у людей всего будет хватать, то… тогда мужчины перестанут желать женщин и начнут искать страсть у других мужчин. Женщины тоже перестанут хотеть мужчин, заменять их ласками других женщин или игрушками. У человечества не возникнет желания расти и развиваться — ведь всё же есть! А от этого финал будет один — полное вымирание.
— Сэнсэй, это бред! Зло должно быть уничтожено!
— Бред, не бред, но без зла не будет и добра. Всё познается только в сравнении, — вздохнул сэнсэй, после чего встал и положил линейку и карандаши на стол. — Ложись спать. Завтра ещё поговорим.
— Да, до завтра. А то чего-то мы сегодня заболтались, — покачал я головой.
Сэнсэй вышел из комнаты. Я отложил в сторону телефон, и собрался было идти умываться, как услышал шебаршение в углу.
Крысы?
Я тут же создал в руке огненный шар. Если только высунется мордочка — сразу подпалю усы!
— Мяу, — раздалось в углу, а после из-за тумбочки показался белошерстный голубоглазый котенок.
— Кули мяу? — спросил я. — Слышала, что говорил сэнсэй? Если один карандаш убрать, то второй навернется!
Котенок снова мяукнул, а после вытащил из-под тумбочки скомканную бумажку. Готов поклясться, что этой бумажки там не могло быть! Мэдока на отлично убирает мою комнату и просто не могла оставить там бумажку!
Котенок подкинул бумажку в воздух и ловким ударом лапки зашвырнул бумажку мне в ладонь.
— Понятно. Ты снова не при делах, а мне выполнять всю грязную работу, — покачал я головой.
— Мяу.
— Да что ты всё мяукаешь? Могла бы и нормально сказать!
— Мяу, — только и сказал котенок, пятясь за тумбочку задом.
— Ясно. Троллишь меня. Ну и ладно. Посмотрим, что тут у тебя.
Я развернул бумажку и присвистнул. Когда же поднял глаза, чтобы взглянуть на котенка, то его и след простыл. Только стояла возле тумбочки черная половинка статуэтки. За то время, что она была у меня, статуэтка выросла по пояс. Похоже, что пришло время нарастить ещё несколько миллиметров…
Чем заняться бывшему депутату Палаты представителей Парламента Японии на пенсии? Что делать, когда бремя старости неизбежно берет своё, жизнь затухает, а деньги на счету не заканчиваются?
В это время молодые красавицы уже не разжигают кровь. Охота не увлекает так, как раньше, потому что почти всё на Земле, что ходило или бегало, уже попадало в перекрестье прицела. Рыбалка тоже опостылела, потому что не было в ней азарта, как не было азарта и в казино, где можно было за вечер просадить всё состояние, но... Зачем?
Алкоголь уже не веселил. Наркотиками Джиро Цутия никогда не баловался, да и не собирался. Чтение книг и свитков опостылело, наблюдение за карпами в прудах, каменными садами и прочей чепухой быстро надоело.
Джиро Цутия страдал от бездействия. Он сидел на небольшой скамеечке в беседке и поглядывал на луну. Его отстранили от дел уже давно, с почетом проводив на пенсию, но... Вечно суетящийся, вечно что-то достающий и постоянно везде лезущий депутат не мог никуда себя деть. Он оказался в положении птицы, которой отрезали крылья — тоска по небу не дает уснуть.
Раньше были такие дела, что порой волосы становились дыбом, а сейчас... Сейчас хотелось выть. Джиро знал, что скоро тучи зайдут за луну и скроют её от пытливого взгляда. Останутся только электрические огни — синтезированная пародия на солнечный свет. Почти как его настоящее существование могло считаться синтезированной
