я знаю, что мог бы – я с огромным удовольствием сожрал бы сейчас чего-нибудь покалорийней. И желательно первое, второе и третье, но…
Я не знал, можно ли просить водителя отвезти меня в столовую. Да и смысл? Денег у меня не было, не за свой же счёт он меня кормить будет?
От мыслей о еде у меня разболелась голова и скрутило живот. Голод был таким сильным, что я даже удивился: мне приходилось пропускать завтрак и обед, но чтобы вот так мучиться – не припомню, чтобы было что-то похожее.
И тут Дёма принялся вылизывать мне руку, и я на минуту отвлёкся, а потом понял, что голод я чувствую не свой – меня терзал голод Чёрного. Он хотел жрать! И я представил, как он жрёт неповинных людей, и меня передёрнуло. Ну уж нет! Этого я ему не дам!
Мне его было жаль. На самом деле жаль. Но не мог я убивать людей. И это не обсуждалось. Я спросил у него, подойдёт ли ему что-то другое, но в ответ пришло только одно слово: «жертва». А ещё всплыл образ древнего капища с идолами в низине, а вокруг много змей…
Чёрный внутри меня жаждал жертвы. И я не знал, что с этим делать. Вообще не знал. И игнорировать не мог, потому что я чувствовал его жажду как свою.
Водитель ехал быстро. И молча.
С одной стороны, меня это устраивало – мне хотелось помолчать. С другой – хотелось услышать нормальный человеческий голос. Но я не знал, можно ли считать водителя Сан Саныча нормальным человеком? Хотя почему нет? Что он, чудовище какое-то? Он же просто водитель. Просто везёт куда прикажут.
Да, он иногда посматривал на меня в зеркало заднего вида. Но я тоже посматривал бы на его месте. Хотя бы для того, чтобы узнать, в порядке ли мой пассажир, не чувствует ли зверского голода… И да, аура водителя не мерцала волшебством.
Какой же длинной оказалась дорога обратно в школу.
Когда мы свернули с трассы, часы на панели машины показывали семнадцать тридцать шесть. А уехали из школы перед обедом. Это сколько я пробыл у Сан Саныча? Дорога туда и обратно минут по тридцать пять, плюс я какое-то время проторчал в торговом центре… Но там я находился недолго. Значит, получается, что проговорили мы с Сан Санычем…
Я не мог посчитать сколько времени прошло. Я просто не мог сосредоточиться. Перед внутренним взором снова и снова всплывали идолы с кишащими вокруг змеями. Чёрный настойчиво требовал жертвы.
Я пообещал Чёрному что-нибудь придумать, и он ненадолго утих. Но совсем ненадолго. Через несколько минут начал доставать меня с новой силой. К счастью, мы приехали, и я, не обращая ни на кого внимания, сразу отправился на кухню к Агафье Ефимовне – я понял: до ужина не доживу. Решил, что должен сначала поесть сам хотя бы для того, чтобы у меня были силы сопротивляться Чёрному.
Само собой, Агафьи Ефимовны на кухне не было. Я остановился перед окном раздачи и задумался, где она может быть.
Мысли были тягучими, думаться не хотели. Чёрный требовал крови. И тогда я вошёл на кухню и отправился к мойке, туда, где лежала чистая посуда.
Я действовал как во сне, потому что Чёрный уже не просто требовал, он выл и бесновался, начисто лишая меня способности соображать.
Подставку с ножами я увидел сразу. Ножи были острыми, я убедился в этом утром – перед тем, как Агафья Ефимовна сказала, что с Дёмой всё в порядке, и я могу пройти к нему.
Надо же, это было только сегодня утром. А такое ощущение, что прошла вечность.
Я опустил Дёму на пол и взял нож. А потом недолго думая резанул себя по пальцу, поднёс рану к губам и измазал их, как я видел в учебнике по древней истории. И сказал:
– Это тебе, Чёрный! Прости, но другой крови у меня для тебя нет.
Но Чёрный заурчал. Он был доволен. Я чувствовал, как он счастлив.
Завихрения перестали приносить мне боль, они утихли и даже как будто перестали быть такими чёрными, приобрели бурый оттенок, как у медведя, которого я видел в зоопарке.
Зализывая ранку, я пошёл искать Агафью Ефимовну.
Я всё ещё чувствовал голод, но уже не такой сокрушающий и выматывающий. Из чего я понял, что это голод уже мой – я тоже хочу есть. И так как голова просветлела, я сразу понял, где искать Агафью Ефимовну. Конечно же она рядом со своим братом. Там я её и нашёл.
Григорий Ефимович лежал бледный. Черты лица были заострёнными, глаза впали. Он не шевелился.
Агафья Ефимовна сидела рядом с ним на кровати, смотрела на него и покачивалась из стороны в сторону. И, похоже, плакала.
Мерцающая аура волшебства вокруг неё была сильная. Сильнее, чем у всех, кого я видел до сих пор, хотя, конечно, способность видеть ауру я ощутил совсем недавно…
Вокруг Григория Ефимовича тоже была большая мерцающая волшебством аура, только какая-то бледная, уже едва различимая. А там, где больная рука, так и вовсе прозрачная. Вся больная рука целиком была прозрачной, и плечо – тоже.
Я сразу понял, что дела плохи. И виноват в этом я.
Агафья Ефимовна не замечала меня. Она, похоже вообще ничего вокруг не видела и не слышала. Она просто сидела и смотрела на брата. Смотрела и качалась. Слёзы текли по щекам, но она и их не замечала.
И тут вдруг я понял, что скоро ужин, а на кухне пусто, ничего не варится, не жарится… Как же парни? Ладно кадеты – у них какой-нибудь сухой паёк есть. А наши? И охранники тоже…
Я подошёл к Агафье Ефимовне и потихоньку прикоснулся к ней.
Она не отреагировала.
– Агафья Ефимовна, – позвал я её. – Давайте я побуду с Григорием Ефимовичем. А вы… – У меня язык не повернулся сказать, чтобы она шла варить ужин. Не повернулся, и всё. – …Вы идите, отдохните, – закончил я фразу не так, как хотел сначала.
В конце концов, парни не помрут без ужина. Ну, повозмущаются немного, но не помрут.
Агафья Ефимовна подняла на меня глаза, и на её лице появилось сначала удивление, а потом – радость. Она рывком вскочила, сграбастала меня и прижала к себе.
– Влад! Живой! – прошептала она и расплакалась уже окончательно, как будто плотину сорвало.
Я растерялся.
А Агафья Ефимовна гладила меня по голове, трогала лицо и повторяла:
– Это точно ты? С тобой всё
