– Нет, – сказал я. – Думаю, я не нуждаюсь в ваших услугах.
Тогда же я рассказал Жанне об этой встрече. Она чуть не схватилась за голову.
– Евгений Львович Ройтман – лучший психолог Центра!
– Что, надо было соглашаться?
– Безусловно!
– Ты тоже считаешь, что вероятность осуждения очень велика? – спросил я.
– Девяносто пять процентов, – безжалостно сказала она. – Если бы я исходила из материалов дела, а не политической конъюнктуры, я бы сказала, что девяносто пять процентов – вероятность оправдания, и только полный идиот-судья здесь может вынести обвинительный приговор. Дело сфабриковано, шито белыми нитками, полно противоречий и просто безграмотно. И любой судья это поймет не хуже нас с тобой. И так же просто поймет, по чьему приказу сфабриковано и чего от него хотят. К сожалению! Единственный наш шанс – это найти судью настолько честного и храброго, чтобы он действовал, не оглядываясь на власть, и добиться, чтобы дело вел он. Вероятность успеха процентов пять.
– Уж не сменить ли мне адвоката, – задумчиво проговорил я.
– Ну, давай! – взвилась она. – Найди себе зеленого мальчишку, который наговорит тебе успокоительных слов и ничем не поможет реально! Когда я вела дело Анри Вальдо, я ему сразу честно сказала, что смертного приговора нам не избежать – это нереально. Главное, чтобы он не был исполнен. И он не исполнен.
– Опять месье Вальдо, – заметил я. – Положительно наши судьбы связаны.
– Дело того же масштаба, поэтому и занимаются те же люди.
– Я никого не убивал, – сказал я.
– Я в курсе. Но постановка вопроса почти такая же. Приговора мы избежим вряд ли, хотя, конечно, поборемся. Поэтому наша задача добиться минимального срока при максимальной защищенности в Центре. То есть найти честного психолога для нас почти так же хорошо, как найти честного судью. Евгений Львович – идеальная кандидатура. Я с ним работала – знаю. Анри мы спасали вместе. Так что давай я с ним поговорю, может быть, он еще согласится. Ты хоть вежливо отказал?
– За кого ты меня принимаешь? Я послал его в высшей степени куртуазно. Не думаю, что он обижен. Но согласие на лечение до приговора означает признание вины. Для меня это неприемлемо. Так что пока никакой психологии. Потом – ладно. Пусть будет Ройтман.
Она вздохнула.
– Понимаю, договорились.
И вот теперь я сижу и жду предстоящего свидания с Евгением Львовичем.
Лететь недалеко. Полчаса от Кириополя.
Дверь открывается, нас вызывают в коридор, где уже ждут двое тюремщиков. Если свести мне руки за спиной так, чтобы браслеты соприкоснулись, между ними протянется короткий полупрозрачный шнур, который не в состоянии разорвать ни один человек на свете. Знания об этом у меня теоретические, меня не считают опасным, так что руки свободны.
– Пойдемте, Леонид Аркадьевич, – говорит один из караульных.
Мы поднимаемся наверх, на крышу тюрьмы, двери тают перед нами по сигналу с перстня связи одного из охранников. И мы с Жанной и тюремщиками входим в шлюз. Двери за нашими спинами появляются вновь, и только тогда исчезает дверь перед нами, и мы выходим на посадочную площадку, обнесенную по периметру вогнутым стеклянным забором – высота метров пять. Хрупкость этого сооружения обманчива не менее чем свобода моих рук: стекло бронированное.
Нас уже ждет гравиплан.
– Добро пожаловать, Леонид Аркадьевич, – приглашает тюремщик.
Я заставляю себя не реагировать на издевательский тон. За полгода в заключении я привык упражняться в смирении.
Оказываюсь на сиденье между двумя охранниками, впереди, рядом с пилотом, садится Жанна.
Под нами проплывают красные крыши пригородов Кириополя, шумит лес, накрапывает первый осенний дождь. У меня захватывает дух, и голова кружится, как от отравления кислородом. Полгода я не видел такого простора, такого неба, такого солнца над головой.
Эта радость мне на полчаса. Говорят, в Центре легче, чем в тюрьме. Просторнее, камеры не запираются, можно свободно общаться и ходить без конвоя в пределах блока.
Мы снижаемся к белому прямоугольнику Центра. Ни одного окна наружу, все – во внутренний двор. Он довольно большой и разделен на несколько секторов. Ветер шевелит листву деревьев, умытую дождем.
Мне бы только дожить до весны, думаю я. Только вдохнуть запах земли, воскресшей после зимних холодов и ненастья. Только дожить…
Садимся на крышу Центра, и мне приказывают выйти.
Нас уже ждут.
Меня передают охране Центра. Сцена напоминает обмен военнопленными на государственной границе в каком-нибудь старинном фильме.
– Встаньте сюда, Леонид Аркадьевич, руки в стороны, – приказывает толстый охранник с бульдожьим лицом.
Я встаю в позу распятого Христа, и он проводит мне по бокам пластиной детектора.
– Повернитесь!
Поворачиваюсь, и процедура повторяется.
То, же самое проделывают с Жанной, она улыбается, кивает мне: «Все в порядке».
Проходим через шлюз.
Спускаемся вниз в длинный коридор.
Еще один шлюз с обыском.
– Три линии обороны! Мышь не проскочит.
– Вы собираетесь бежать? – строго спрашивает Жанна.
– А что, это выход, – усмехаюсь я.
Плохой, конечно, выход. Скрываться от властей и полностью потерять надежду на возвращение имущества, положения в обществе и доброго имени. Но все же это шанс остаться собой. После первого же сеанса биопрограммирования мне не захочется отсюда уходить.
– Это не выход, – четко разделяя слова, говорит Жанна.
У выхода из шлюза нас ждет Евгений Львович Ройтман.
– Доброе утро, Леонид Аркадьевич! Доброе утро, мадемуазель де Вилетт!
У него характерный тессианский выговор. Насчет доброты утра можно поспорить.
Кивает охранникам.
Мы поворачиваем направо, идем по коридору мимо разноцветных металлических дверей с различными буквами. Останавливаемся возле белой с литерой А. Она тает перед нами, и мы попадаем в очередной шлюз. Их количество начинает меня смешить. За шлюзом еще один коридор.
– Леонид Аркадьевич, вам сюда, – говорит Ройтман.
Открывает дверь в комнату, напоминающую медицинскую лабораторию.
– Заходите!
Светло-бежевый пластик на стенах, в центре – нечто похожее на операционный стол. В груди холодеет. Камера для биопрограммирования.
Он касается рукой стола.
– Камзол снимайте и ложитесь!
Я медлю. Меня охватывает паника. Кричать? Умолять не делать этого? Пытаться вырваться? Глупо и бесполезно.
Ройтман выжидающе смотрит на меня, наконец строго спрашивает:
– Мне вызвать охрану?
Охрана осталась за дверью.
– Лео, это штатная процедура, – говорит Жанна.
Я скидываю камзол, вешаю на стул у стены.
