Закон этот и впрямь древний, король Иден Пятый, именуемый также Заступником, правил, почитай, лет так сотен пять тому назад. Говорят, хороший то был король, людей зря не обижал, с эльфами не ссорился, на горных орков ходил без особой охоты, но и не без успеха. Только вот очень не любил нищих да бездомных, мол, ежели руки не отсохли, да голова на плечах есть, должен человек и на еду, и на одежду себе заработать трудом. И повелел, что если кто из его добрых подданных встретит убогого, что не сможет показать хоть бы и медной монеты, не сумеет указать своего господина или защитника, а так же и не назовёт родичей, что примут и прокормят, то надлежит такого человека брать рабом. И ежели любая служанка может при великой нужде кинуться в ноги тэну [39] или даже самому королю и молить о защите, то рабыню не станет слушать и последний кэрл [40]. Хозяин может её убить, может призвать к себе в постель, может продать — никто ему худого слова не скажет.
— Понятно… — тоскливо протянула Лена.
— Ты это… ты не плачь до времени, Лавена, — Мерна чисто материнским жестом провела ладонью по светлым волосам девушки. — Собой ты недурна, только уж больно худа. Может, и не станет этот всадник мучить тебя непосильной работой. Глядишь, потискает раз-третий, а там кто знает. Окажет милость мать-прародительница, может, и прикипит он к тебе сердцем.
— А кто он вообще такой?
— Да кто ж его знает-то, — пожала плечами Мерна. — Всадник, да не из бедных, сразу видать. Бывает тут время от времени, зачем, для чего — не говорит, да мы и не спрашиваем, не принято. В этот раз приехал дней с десяток тому. В первый же день с кэрлом Тристаном чего-то не поделил, дело кулаками закончилось. Правда, руками махать твой хозяин диво как ловок, Тристан и оглянуться не успел, как под столом оказался.
— Никто за него не вступился?
— Да кто ж вступится, — удивилась женщина. — Тристан, он-то тоже пришлый, кэрлом себя зовёт, да как-то больше на соглядатая какого похож. Всё что-то высматривает, разговоры разные разговаривает, про короля Брендана Шестого, государя нашего, про супругу его, королеву Бригантию. Вроде и правильные слова произносит, а всё как-то не по-хорошему выходит. Никто этого Тристана здесь не привечает, а и уйдёт куда — добром не помянут. Да и к слову сказать, всадник-то Тристана честно одолел, без крови, даром что тот уже почти за нож схватился.
В последний раз оглядев девушку, Мерна внезапно всплеснула руками и, нырнув всё в тот же сундук, извлекла длинный ремешок из мягкой кожи.
— На вот, поясок надень. И иди уже, твой-то хозяин, поди, заждался. Как бы не осерчал… ты, Лавена, будь покорна да ласкова, глядишь, не такой уж горькой станет рабская доля. Да пребудет с тобой милость Дану.
— И да не оставит её милость вас, госпожа, за ласку вашу и доброту, — поклон вышел, может, и не особо изящный, всё-таки практики в этом деле у Лены не было вообще, зато более чем искренний.
«Всё-таки, этот мир не безнадёжен, — подумала она. — Не все здесь звери и хамы, не все. Ведь не за серебряную же монетку эта женщина так старалась. А что до всадника Фаррела — что ж, поглядим. Хороший воин мне сейчас нужен, а что до статуса рабыни… это мы ещё посмотрим».
Лену и в самом деле заперли. Только не в какой-нибудь комнате, как того можно было ожидать, а на сеновале. Видимо, рабыне по статусу место в доме не полагалось — или же серебряной монеты оказалось недостаточно. Впрочем, особых сожалений на этот счёт Лена не испытывала — усталость, до этого гнездившаяся в самой глубине организма, разом прорвалась наружу, как только в пределах досягаемости оказалось место, где можно было лечь. Да ещё и запах свежего сена кружил голову — городскому человеку, к подобному аромату непривычному, этот мощный травяной дух казался изумительно приятным. Расстелив плащ, сняв пеплум и оставшись в одной тунике, она легла, укрылась полой плаща и сама не заметила, как уснула.
Проснулась оттого, что чья-то рука дёргала её за ногу.
— Эй, Лавена! Просыпайся, да побыстрее! Твой хозяин вот-вот гневаться начнёт. Где ж видано, чтобы служанка, тем более и рабыня, в постели чуть не до полудня нежилась?
Мерна, убедившись, что девушка проснулась, сунула той в руки краюху тёплого хлеба и большую глинаную кружку с молоком.
— Понимаю, девка, досталось тебе вчера. Но день ушедший не вернёшь, теперь жизнь у тебя новая… не скажу, что хорошая, про то не знаю, но смилостивится над тобою мать Дану — не пропадёшь. Только не ленись, да хозяину угождай.
Лена попыталась собрать глаза в кучу. Сонливость упорно не желала уходить, травяные запахи действовали не хуже сильного транквилизатора, да и перенесённый стресс давал о себе знать. Но добрая Мерна права, не стоит злить всадника. Ведь тут всё по-простому — вытянет плёткой поперёк спины, и никакие защитники прав человека ему и слова не скажут. Поскольку таковые в этих местах не водятся.
— Спасибо, госпожа.
— Ешь, да побыстрее. Хозяин твой чуть не затемно поднялся, всё с мужем моим рядится. Может, и не до тебя ему сейчас, но ты не рискуй.
— Да-да, госпожа… я уже… я сейчас…
Проглотив скудный завтрак, девушка оделась, тщательно стряхнула с плаща сухие травинки и двинулась навстречу неизвестности.
Всадник Фаррел Оррин окинул свою новоявленную рабыню, вышедшую к нему в новом образе, коротким взглядом и, чуть скривив губы, буркнул что-то вроде «сойдёт и так». Затем повернулся к угодливо улыбающемуся трактирщику.
— Припасы собрал?
— Всё, как пожелал господин, — Арт Мак Куилл попытался отвесить поклон, но, с учётом бычьей шеи и объёмного живота, этот жест вежливости вышел не сказать чтобы очень удачно. — Лошадка, скажу прямо, неказиста, но тут уж не осерчайте, иной-то и нету. Почитай, посланцы Его величества всех добрых коней забрали. Платили серебром, слова дурного не скажу, и цену дали верную. Да только теперь во всей округе поди сыщи лошадку. Эту вот, для вас, господин, почитай что от сердца отрываю. Нам ведь без лошади никуда…
Говорить он
