Тяжела доля арестанта. Правды в век не сыскать. Евсей принялся рыться в сером холщовом мешке. Темница медленно наполнялась ароматом сдобы и запахом копченостей. Животы свело судорогой. Первым не выдержал Васька:
-- Колбаска?
-- Ага, с чесночком, -- кивнул Фраер.
Три тяжелых вздоха были ему ответом. От тюремного обеда не осталось воспоминаний. Дурманящий запах съестного кружил голову. Ванька встал на колени и неистово принялся молиться:
-- Господи! Чирей на задницу прошу, язву на язык! Не откажи мне, Господи, ведь не для себя прошу, для Кузьмича...
-- Пахан, -- окликнул Федор. -- Я думал от мамани, -- пнул он по баулу, -- а это дочка Бурчихи прислала. Западло -- нет, от зазнобы "грев" получать?
-- Западло в одиночку жрать! -- Рявкнул я.
-- Так это ясно-понятно, -- кивнул Подельник. -- Коли не западло -- на общак! -- Швырнул он посылку в центр комнаты.
И тут, тихо охнув, поднялся с нар Евсей. Лицо сделалось белее мела. Медленно повернулся к нам.
-- Братцы! Простите Христа ради! Я ж Фраер, а не лапотник какой. На общак! -- Поставил он второй мешок рядом с Федькиным.
Пировали долго, пока снова не загремел засов. В камеру бочком протиснулся Кузьмич. Держался осторожно, старался не подставлять спину. Разомлев от обильного угощения, мы не удостоили его даже взглядом. Тюремщик втащил в комнату стол с табуретом и бесшумной тенью выскочил обратно. Лица корешей помрачнели.
-- Никак дьяк Ивашка заявиться, -- сделал предположение Евсей.
-- Ага, для чего ж стол еще нужен, -- согласился Ванька.
-- Может, сразу его на хрен пошлем? - предложил Федор.
-- Сразу не удобно, все же духовная особа, -- печально заметил Фраер.
-- А вы его в Гондурас пошлите, далеко и вполне прилично. -- Посоветовал я и начальственным голосом добавил: -- Ну-ка, граждане арестанты, колитесь, что это за личность такая, что трепещите пред ним, как лист на ветру.
От крика заложило уши.
-- К Старобоку в доверие втерся...
-- В грамоте силен, читать писать может, а уж как умен!
-- Пропадут червонцы в казне, он по деревням, со всеми ласков, нос сует всюду, а сам карябает на листочек, а потом требует, чтоб крестик поставили, мол, с моих слов писано верно...
-- А опосля секут мужиков почем зря...
-- Ежели рубль сунуть, любое дело замнет, а за три -- с твоего обидчика взыщет.
-- Ох, братцы, чую, не к добру это, -- закончил Евсей.
-- Век воли не видать! -- Согласились с ним остальные.
Ивашка оказался на вид не таким уж и грозным. Высок и при этом очень худ, словно жердь не ошкуренная. Козлиная бородка не скрывает подбородка. Глаза маленькие, рот кривит. Выложив письменный прибор, дьяк поправил рясу, перекрестился и лишь затем удостоил взглядом узников.
-- Покайтесь, дети мои, ибо безгрешных здесь не держат.
Начало проповеди многообещающее. Ни "здрасти" тебе, ни "пожалуйста". Кайтесь и все! Еще бы знать в чем. Напомнив друзьям, что чистосердечное признание -- прямая дорога в тюрьму, где собственно мы и находились, я решил брать быка за рога.
-- Разрешите вопрос, ваше преосвященство?
-- Для того я и пришел, что б развеять сомнения в душах заблудших овец.
-- Скажите, как духовное лицо, как наставник молодежи, почему в наш просвещенный век, когда сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы, находятся оптимистические личности, катастрофически отрицающие абстракцию?
Ивашка дернулся и замер. Но он был действительно умен и через минуту выдал ответ, достойный войти в аналоги любого учебника философии.
-- Оно, конечно, оно действительно, что грешно, то соблазнительно и никогда не было так, что бы что-нибудь было и не кому за это не было, а случись оно что, вот тебе и, пожалуйста!
Стало понятно -- такого голыми руками не взять. Необходимо присмотреться к этой божественной немощи. Дьяк удобно устроился за столом, взял перо и преступил к допросу:
-- Жалоба на вас поступила, касатики мои, от смотрителя столичной темницы Пройдохина Куприяна Кузьмича. Чего буянить изволите?
-- Да он первый начал! -- Заблажил Васька.
-- Ну-ка -- ну-ка, -- заинтересовался дьяк.
-- Вместо обеда помои принес!
-- Ай-я-яй, -- огорчился Ивашка. -- Люди, можно сказать, света белого не видят, под замком сидят, а этот негодяй на пище экономит. Говори, говори, милок, я пишу.
-- И пиши, -- встрял Ванька. -- Гостинцы из дома не передал, а там блинчики со сметаной, кулебяка с мясом.
-- Грех-то, какой, ох изверг, -- сокрушался дьяк, макая перо в чернильницу. -- Это ж надо додуматься, блины со сметаной запретить. Да я ему... А вы не молчите голуби, дальше-то, дальше...
Мне стало жаль Кузьмича, не так и плох надзиратель. Сами на рожон лезли, в блатных заигрались, а Кузьмичу расхлебывай. Дьяк рапорт на трех листах накатал. Попрут мужика с работы, а может и плетей всыплют.
-- Вот и все, соколики, -- произнес Ивашка, закончив писанину. -- Как есть, слово в слово, буковка к буковке. Князю лично в руки передам. Накажет супостата по всей строгости. А вы, ребятушки, крестики поставьте по неграмотности, дабы силу бумага имела. Все тут обсказал, не сомневайтесь.
Взял я перо, на душе гадко, придвинул лист и замер, как памятник Дзержинскому на Лубянке. Ну и ловок дьяк. Читаю и слюной давлюсь:
"ДОНОС
Великому князю Старобоку, божьей милостью повелителю града Северца, а также тридцати деревень, двух хуторов и прочее и прочее...
Спешу донести -- раскрыт государственный заговор. Братья Лабудько Василий и Иван, подбив на нечистое Федора, сына Калистрата Сыромякина, Евсея, внука колдуньи Агаты, а так же пришлого Сашку Мухина, удумали тайно разграбить казну.
Посему мной приняты срочные меры. Заговорщики выявлены и посажены в темницу, где и покаялись в содеянном.
При раскрытии сего преступления потрачены на благо государства все личные сбережения, а именно -- тридцать рублёв и семьдесят две копейки. Не прошу для себя награды, праведным воздастся свыше, надеюсь на справедливое возмещение долгов, дабы иметь крохи на хлеб насущный.
С гневом выдаю злодеев на княжеский суд и предлагаю: Федьки и Евсею рубить головы, Ваську с Ванькой перед обезглавливанием высечь, а выше означенного Сашку Мухина -- сечь до и после казни, чтоб другим в пример стало.
Вина сих лиц установлена, с чем они полностью согласны и заверяют сей документ собственноручными подписями.
Ваш писарчук и по совместительству верный слуга, дьяк Ивашка".
Меня бросило сначала в жар потом в холод.
-- Ты чего тут нацарапал, козел плешивый!
