– У них и спроси. Я-то почем знаю? Саймон считает, что можно заставить наемников драться, а я думаю, что ему придется свои автопушки на башнях для них поберечь, чтобы они все сразу не сбежали.
– Саймон сам управляет пушками?
– А ты вроде не знаешь? На него тут все завязано – пушки, пулеметы, минометы. Ему же удобнее всех, он с джета своего далеко видит.
Мириам, уже совершенно упустившая нить разговора Би с шерифом, смотрела на пальцы Никки, все такие же красивые, умные, на его запястья, шею и видимую ей щеку, медленно покрывающуюся румянцем. Теперь у Никки тоже был цвет, незнакомый, такой, какого она и представить себе раньше не могла. Мириам растерянно подняла голову и наткнулась на взгляд шерифа, насмешливый, но добрый, с жалостью, прячущейся где-то на серо-стальной глубине.
Только тогда она поняла, что значит этот новый цвет, от которого так сильно напрягаются плечи Никки и сжимаются его челюсти. Парню было мучительно стыдно. Стыдно оттого, что она рядом.
– Я, наверное, пройдусь, – сказала она куда-то в промежуток между Би и шерифом, чувствуя, как дрожат губы. – А то что-то здесь жарко.
Девушка пошла к двери, чтобы выйти прежде, чем Би окликнет ее. Она успела. Голос Би застиг ее уже снаружи, на лестнице, спускающейся в широченный коридор.
Мириам не разобрала слов, потому что расплакалась.
В коридоре пахло как в конюшне, но Мириам не обратила на это ни малейшего внимания. Она просто уселась на ступеньку в нише, образованной выступом стены и скрывающей ее от тех, кто так громко кричал ниже, в коридоре, и плакала бесшумно, как доводилось ей всю жизнь, чтобы никто не видел и не слышал.
Отношение Никки не стало для нее неожиданностью. Странным казалось скорее то, как легко прочла она его чувства и как больно сделала этим себе. Ей нужно было забыть его давным-давно, сразу после ярмарки, так же, как он наверняка выбросил из памяти ее.
Она не раз уговаривала себя сделать это, но не смогла. Какая-то часть Мириам, тосковавшая по нему, поступила как предательница, как тот рейдер, который открыл бандам неприступные ворота Чикаго, и позволила воспоминаниям взять верх.
Девушка сжала челюсти и что было силы ущипнула себя за руку. Обычно боль помогала. Так вышло и сейчас.
– Не время реветь, – прошептала Мириам сама себе и вытерла слезы рукавом. – Завтра, может, умирать придется.
Она встала, опираясь о стену. Обморок не оставил никаких последствий кроме тех, которые коснулись зрения, но сейчас Мириам уже не была так уверена в том, что цвета изменились. Возможно, такое случалось с ней и раньше, а она просто не обращала на это внимания. Коридор, край которого был виден с лестницы, казался вполне обычным, не считая решетки, которой была забрана часть стены. Откуда-то снизу все еще доносились крики, однако при мысли о возвращении в кабинет шерифа Мириам замутило. Об этом не могло быть и речи. Снова вытерев слезы и поправив волосы, она решительно вышла из ниши и сбежала вниз по лестнице.
Источник шума действительно оказался совсем рядом. В самом начале коридора с зарешеченными стенами, тянущегося очень далеко, видимо вдоль всего здания, располагалась стойка с ручными и ножными кандалами, которые удерживали там трех человек в потрепанной полотняной одежде жителей пустыни. На столе перед ними, окруженном несколькими гвардейцами, возвышалась неопрятная куча тряпья.
– Чье это? – кричал здоровенный гвардеец, протянув в сторону заключенных кривое лезвие какого-то отвратительного грязно-коричневого цвета.
– Не скажете, так будет общее, – добавил другой гвардеец.
Заключенный, прикованный посредине, потряс головой. То, что Мириам приняла за грязь у него на лице, оказалось свежими кровоподтеками.
– Либо одного повесят, либо всех, – сказал все тот же солдат.
Третий, очень толстый, сидящий на единственном стуле, молча оперся локтями о стол и положил подбородок на переплетенные пальцы.
Мириам оглядела коридор. Он тянулся очень далеко, по нему прохаживалось не менее десятка гвардейцев. Кроме того, в отдалении, на длинных скамьях, сидели еще люди, закованные в ручные кандалы. Кого-то тащили в камеру, кто-то кричал, и тут пахло совсем не конюшней, а человеком. Большим количеством людей, которые долго живут в одном месте.
– Это что, тюрьма? – спросила Мириам у ближайшего гвардейца, не такого большого, как остальные.
Тот вздрогнул и обернулся, а девушка шмыгнула носом.
– Нет, миз, – ответил гвардеец, удивленно глядя на нее. – Тюрьма ниже будет, в Яме, а это магистрат. Судебная часть здесь.
Толстый гвардеец, сидящий у стола, обернулся и неожиданно резво вскочил, забрасывая за спину тяжелый квадратный игольник.
– Да кого я вижу! Спящая красавица проснулась! – Толстяк подмигнул ей, и только тогда Мириам узнала его.
Разговорчивый сержант с блокпоста у въезда в долину.
– Добрый день, – сказала она, совершенно не зная, как себя держать, и протянула ему руку.
Тот отпрянул:
– Эй, нет, я тебя знаю. Сначала в нос дашь, а потом ствол отберешь!
Солдаты, окружавшие стол, взорвались хохотом.
– Что, думала, мы не слышали? И вообще тебе, считай, повезло, что младший Картель не побежал сюда жаловаться. Пришлось бы нам заявиться к Марте и арестовать маленькую миз за большую драку.
Хохот стал еще громче, и Мириам покраснела.
– А у нас тут опять разбой. Раньше такого не было, чтобы по три-четыре случая каждый день. Беженцы, сами бедные, жрать нечего, так еще и другим глотки режут. – Сержант сплюнул прямо на пол. – Ладно, в яму их, пусть посидят до ночи на воде, может, надумают что.
– Их повесят? – спросила Мириам.
– Одного точно повесят за убийство. А остальных – на работы, сейчас рук везде не хватает.
– Работы?
– Ну да, стены сами себя чинить не станут, еще рвы углублять надо, а эти, даром что худые, лопаты держать могут. Пошли со мной, покажу кое-что.
Зазвенели кандалы, беженцев отстегивали от стены по одному и тащили к лестнице, рядом с которой обнаружился спуск в подвал, закрытый широченным металлическим люком. Немного растерявшись, Мириам пошла вдоль клеток, едва поспевая за сержантом. Для своей комплекции тот двигался очень быстро. Ей раньше приходилось слышать про тюрьмы, но выглядело это еще хуже, чем она представляла. В каждой камере помещалось не меньше пяти или шести человек, спавших, игравших в карты или просто сидевших неподвижно. Большинство старалось не смотреть в ее с сержантом сторону. Когда один из заключенных при их приближении подошел к решетке, толстяк резко и очень сильно ударил по ней рукоятью игольника, заставив Мириам вздрогнуть, а его – отскочить подальше.
