9. СЕРГЕЙ СПОЛОХ
Перед тем как расстаться, я должен сообщить Ерголину одну неприятную вещь, которая несколько охладит его эйфорию. Если такое понятие вообще применимо к Ерголину.
— Степаныч, на стопе у меня лежит кляуза, тунгус на тебя жалуется. Чем-то ты его сильно обидел.
Ерголин молчит. Но я вижу, что он медленно звереет. Шерсть у него встает дыбом, как у взбешенной кошки. И это сильно не вяжется с его традиционным имиджем стареющего добряка и созерцателя.
— Ты что, бил его? — спрашиваю я осторожно.
Приходится выждать, пока Ерголин возвращается к обычному состоянию и делается вменяемым.
— Тунгус меня не понял, — выдавливает он наконец. — Что ж, придется мне его посадить. Лет этак на пятнадцать. Или, что для него одно и то же, пожизненно. Там же и закопают…
— А он на суде покажет, что ты ему оружием угрожал. И свидетеля найдет.
— Допустим, я и в самом деле угрожал… Я предъявлю запись его переговоров с Пеклом.
— Ты же знаешь, для суда это не аргумент.
— Знаю. Но мы приложим экспертизу голоса, подтверждающую его принадлежность Тунгусу. И обнародуем через свободную прессу. Если таковая еще сохранилась в Гигаполисе. Пускай не аргумент, а впечатление все равно произведет.
— Давай лучше купим его. И станем использовать. Как-никак, а ты расшифровал его как канал связи с Пеклом.
— Нет. Я его посажу, — упрямо твердит Ерголин.
— Так чем же ты его достал, Степаныч?
Ерголин загадочно усмехается.
— Я напомнил ему, какие они были — ктыри старой закалки. Их раньше ментами называли. Он таких уже не застал. Нет, застал, конечно, да позабыл. Вы-то совсем другие.
— Ну, тебе виднее… Спокойной ночи, “мент”.
— Спокойной ночи, Сергей, — говорит Ерголин.
Теперь это уже совсем прежний Ерголин — тихий, застенчивый и вечно озабоченный своими производственными проблемами. Поэтому он не расстанется со мной без того, чтобы не подкинуть очередную головоломку.
— Никак не возьму в толк, — роняет он смущенно. — И зачем вам понадобилось убивать Зомби? Это был бы интересный собеседник.
— Убивать команды не было, — нехотя отвечаю я… — Подранить, обездвижить, пускай даже слегка покалечить — это пожалуйста, сколько влезет. Но “кайман” зачем-то вдул ему из машин-гана прямо в затылок.
— Да, загвоздочка…
Он долго, обстоятельно умащивается на сиденье старенького “жигана”, проверяет дворники, тщательно закрывает двери, мигает позиционными огнями… И только исполнив все предписанные правилами воздушного движения ритуалы, взмывает в сумеречные небеса.
А я снова иду к Лариске.
— Боже, на кого ты похож! — восклицает она.
И мне вдруг, ни с того ни с сего, делается невыносимо жалко себя. Почти до слез.
— Лариска, я так устал, — причитаю я, пока она помогает мне избавиться от заляпанного всеми видами городской грязи плаща. — Они всю душу мне вымотали!..
— Кто — они?
— Да есть тут… контингент.
— Сполох, немедленно ступай в ванную. Сегодня в этом доме идет вода. И даже горячая.
— Я не хочу… не могу мыться. У меня нет сил.
— Сполох, я вымою тебя сама.
И Лариска действительно приходит меня мыть.
Какое-то время я еще ною и жалуюсь.
— Послушай, — бормочу я. — Это огромный город, город-страна! Что мы можем сделать? После того как целое поколение было чуть ли не насильно выпихнуто в криминальные структуры! Самые умные головы — к ним. Самые крутые парни — к ним. Самые красивые девки — туда же. Они с детства их приручают, всякими конкурсами, шмотками, долларами… воспитывают валютных шлюх, выращивают себе живые грелки, чтобы всегда держать под рукой и сладко трахать когда засвербит…
— А я? — возражает Лариска.
— Ты не в счет, ты исключение. Или вот Индира — тоже…
— Какая еще Индира?
— Это моя сотрудница. Умная, сильная, злая, как волчица… А что можем мы? Нас — горстка. Кучка, и даже не могучая. Мы носимся как угорелые. От витрины к витрине. От сейфа к сейфу. От трупа к трупу. Мы не успеваем. Нас топчут и эти вонючие демократы, и эти паршивые социал-националисты… или национал-социалисты… в общем, коммуняки. К нам никто не идет работать, во всяком случае — те, кто нам нужен. На каждого из нас приходится по сто нераскрытых дел, и некоторые мы просто выбрасываем в корзину… Когда-нибудь они сообразят это и просто вырежут нас поодиночке. Или всех скопом. И тогда город будет их…
— Опять эти загадочные “они”? Мафия, что ли?
— Ну, пускай будет мафия.
— Так нет же в Гигаполисе никакой мафии. Почитай газеты, посмотри видеосет — все в один голос твердят, что вы только пугаете народ, чтобы оправдать свое бездействие.
— Потому и мафия, что газеты пишут, видеосет поет, а Гигаполис рушится в тартарары…
Но стенать и сетовать на судьбу уже нет большого желания.
От меня ничего не требуется — только сидеть по уши в пене, блаженно смежив веки, и временами издавать хотя бы какие-то звуки, чтобы Лариска знала, что я еще не умер от неги.
— А где Фимка?
— В комнате. Выпивает с Борисом Ильичом.
Я прислушиваюсь. И вправду, за шумом воды слабо слышатся Фимкин насморочный тенорок и скрипучий баритон древнейшего советского писателя. “Вы все время путаете, господин писатель из мезолита, Деятелей искусства с деятелями культуры, а это говно совершенно иного порядка!” — “Возможно, и путаю, но что вы называете культурой? Вся культура при любом удобном случае норовит утечь из этой страны. И потому у нас в музыке, например, интеллектуальным взлетом является “Что ты прячешь между ног”, а что рождается в литературе, я даже при вас погнушаюсь вымолвить вслух…”
— Господи, до чего все хорошо-то складывается! — вырывается у меня. — Я же боялся, что он уедет не простившись.
— Уедет он, жди! — фыркает Лариска. — Ему здесь интересно. Его в ближайшие недели из Гигаполиса поленом не вышибешь…
— Послушай, — страшное подозрение закрадывается в мою измученную душу. — А его ты сегодня тоже… мыла?
— Ну разумеется! — Лариска дергает плечиком, словно я сморозил какую-то несусветную и даже малоприличную глупость.
В общем, глупость и есть. Чего я, в самом деле, вздумал вдруг корчить из себя? Тоже мне — “Отелло рассвирепелло…” И потом, жена Цезаря вне подозрений. Ну, пускай не жена, а только любовница. Все равно.
— А как твой урох?
— Барином живет. Я ему в кладовку пряжи набросала, так он ее целыми днями мотает и перематывает.
Теплая Ларискина рука гладит меня по лицу, и я, улучив момент, целую ее в мыльную ладошку.
— Нет-нет, — протестует она. — Я пришла тебя вымыть, и я тебя вымою. Все остальное — ночью. Если не напьешься, как в тот раз…
