чтобы воззвал к дару, а прямо стеганул его, будто ленивого коня. Внутри меня восстала тьма, и пространство тотчас же заволокло черной пеленой некроэфира. Удивительное дело, но я вдруг и без всякого зрения ощутил каждого участника этой сумасшедшей рубки. Сразу пришло исчерпывающее знание, кто где стоит и в какую сторону движется. Но меня волновало одно лишь обезглавленное туловище Аида.
Нематериальные дымные щупальца устремились к срезу шеи, откуда щедро лилась кровь инфестата. Я собирался «выпить» его. Поступить так же, как и с сотнями других одаренных, дерзнувших отринуть бога. Не встречалось мне еще уникума, который смог бы что-нибудь противопоставить этой грани моего темного таланта. Я всегда безжалостно отнимал чужую нечестивую энергию, как бы сильно хозяин ни противился. Поэтому в кровоточащую рану Аида я запустил некроэфирные формирования с толикой азарта и даже предвкушения.
О том, что моя задумка провалилась, я понял практически сразу же. Да, мой дар легко ворвался в обезглавленное тело. Да, он привычным способом нащупал там тугие канаты энергетических переплетений. Да, мне удалось протиснуться в них, словно пролезая между витками на катушке. Но когда я ухватил ближайший и дернул на себя, то стенки моего черепа от напряжения натурально зазвенели подобно колоколу, по которому вдарили цельнометаллической кувалдой. Впечатление было такое, словно я муравей, пытающийся оторвать от земли небоскреб.
Неописуемый по своей жестокости откат долбанул в каждую клеточку организма, парализуя меня. Ладони, еще долю мгновения крепко сжимающие рукоятки тесаков, ослабли. Клинки стали выскальзывать из них, но я, напрягая волю, удержал их. Попытался ударить наотмашь, надеясь задеть хоть кого-нибудь. Но услышал только свист воздуха.
«Стоп… свист? Я снова слышу? Разве в „Сотке“ есть звуки? Или меня вышвырнуло из неё? А почему же так тихо вокруг? Непонятно…»
Я тонул в непроглядной тьме собственного некроэфира, перестав чувствовать разумы кукол, с которыми пришел сюда. Уцелела только единственная искорка чужого сознания, висящая надо мной, будто выпущенная сигнальная ракета. Мой верный соратник… погибший старшина. Невзирая ни на что, он всё еще оставался со мной.
А потом чернильно-черные волны захлестнули меня, увлекая на недосягаемое дно. И я растворился в их бархатной темноте.
* * *
Возвращение в сознание было по-настоящему отвратительным. Тягостное и мучительное, как жесточайшее похмелье. И даже моя феноменальная регенерация не могла купировать этих отвратительных ощущений. Из горла вырвался полухрип, звучащий суше, чем шуршание песков Сахары. И мне нестерпимо захотелось сделать глоток воды.
— Очнулся? — раздалось над моим ухом, заставляя рывком прийти в себя.
Распахнув глаза, я обнаружил, что болтаюсь над полом все в том же торговом центре. Там же, где была выложена жуткая пентаграмма из обнаженных тел. Передо мной стоял Аид собственной персоной, а рядом сидела его химера. Та самая подпаленная, которая откусила мне часть стопы.
Мои руки чем-то связали за спиной и подвесили как на дыбе, зацепив за пролегающую под потолком трубу. Не буду врать, ощущения от выворачиваемых из своих законных мест плечевых суставов были не из приятных. Но и не настолько мучительными, чтобы путать мысли. Ведь отношение к боли у меня давно уже изменилось.
— Урод! Ты сдохнешь, я клянусь тебе! — тихо прошипел я, не сводя злобного взгляда с инфестата, уже успевшего обзавестись новой головой.
— Ты так истово ненавидишь меня, будто я лично тебе чем-то навредил, — безэмоционально произнес Аид. — При этом, мы с тобой совершенно точно никогда не встречались ранее. Может, ты жаждешь мести? По моей вине погиб кто-то дорогой тебе? Друг? Возлюбленная? Хм, нет, вряд ли. Больно ты молод. Может, тогда отец? И снова мимо… Знаешь, а ведь у меня существует куда больше причин испепелить твои кости и подвергнуть духовному заточению. Ты очень сильно навредил мне. Уничтожил моих верных соратников и помощников. Чуть не убил моего старого друга…
С этими словами инфестат провел ладонью по холке сидящей рядом с ним химеры, и та коротко рыкнула, не сводя с меня вытянутых зрачков.
— Но, как видишь, — продолжил Аид, — я хорошо себя контролирую. Холодный расчет подсказывает мне, что тебя надо поскорее ликвидировать. Ведь ты весьма опасный и редкий представитель нашего вида. Но я всё еще готов говорить с тобой.
— Не о чем нам болтать, мразь! — зло сплюнул я и попытался достать ублюдка пинком ноги.
К сожалению, не попал. Одаренный играючи увернулся, продемонстрировав завидную координацию и филигранное чувство дистанции. Уж у меня, как бывалого рукопашника, глаз на это намётан.
— И все же, — ничуть не изменился тон Аида, — чем я тебе так насолил?
— И ты еще спрашиваешь⁈ — рыкнул я, кипя от бессильной злобы. — Ты принес в наш мир всё это зло — восставших мертвецов, упырей, химер, безумных инфестатов и кровавые ритуалы с сотнями жертв! С чего мне тебя любить⁈
— Я принес? — холодно переспросил он. — Какое поразительное невежество. К твоему сведению, история Темных Жрецов, которых современная наука назвала инфестатами, насчитывает тысячелетия и теряется в глубине веков. Мы если и младше самого человечества, то совсем ненамного. Хоть я и догадываюсь, какой ответ услышу, но всё равно спрошу. Ты знаешь, чье изображение нанесено на твоем предплечье?
Я молча раскачивался над полом, не считая нужным удовлетворять любопытство Аида. Меня уже оттого наизнанку выворачивало, что с эти отродьем разговаривать приходится.
— Иезуус Хорст, один из величайших теоретиков в истории, — неспешно произнес инфестат, словно и не ждал моей реплики. — Впрочем, практикой он тоже не брезговал. Он систематизировал и возвел в ранг науки то, что считалось непостижимым суеверием. В современном мире, думаю, его могли бы назвать выдающимся некробиологом. Вот только его ты почитаешь, а меня ненавидишь. Как-то непоследовательно, не находишь?
— Мне неинтересно слушать твои лживые бредни! — резко перебил я Аида.
— Ну почему же бредни? — до отвратительного невозмутимо выгнул бровь он. — Разве ты не ощущаешь, что я с тобой предельно честен?
На это я тоже не стал отвечать. Но почему-то именно мое молчание зацепило инфестата. Впервые я заметил на его суровой роже отпечаток… кхм… любопытства, что ли?
— Да ты никак и в самом деле ничего не ощущаешь? — искренне удивился он. — Как интересно… а теперь?
Не знаю, что он сделал, но моя недоразвитая эмпатия уловила неприятную рябь чего-то мрачного и душащего. Будто титанически тяжелая могильная плита из концентрированного уныния и тоски рухнула на меня, но задела лишь краем. Впрочем, это
