может…
– По ней и видно, вшивая-паршивая! Кто на такую позарится? Ни одного клиента не будет, сплошные затраты!
Амина переводила взгляд то на отца, то на каманши, ничего не понимая, и радость внутри нее угасала, сменяясь страхом. Неужели не возьмут? Но па обещал!
– Каманши, прошу… – заныл отец. – Жить хочется…
– Оно и видно! – подбородки подпрыгнули в последний раз. – Так и быть, но получишь только две книры. Иди отсюда, и, пока не вырастишь новый товар, лучше бы тебе не играть.
Свой первый год в Доме Терпимости Амина провела в компании двух других служек, таких же тощих заморышей из дальних деревень. Привратник, зевая, поднимал их пинками затемно, еще до того, как последние гости покидали крохотные закутки на втором этаже. Надо было схватить ведро из пальмового жмыха в углу кухни, протиснуться мимо спящего у порога пса и, не останавливаясь ни на секунду, спуститься по узкой тропинке к отгороженной на реке заводи. Дорогу вниз Амина любила – бег разгонял кровь, помогал проснуться и не так мерзнуть в предрассветном холоде.
На берегу служки набирали темную, отдающую болотом жижу и, повесив ведра на плечи, начинали карабкаться обратно. Вода то и дело плескала через край, сочилась сквозь щели, стекала по покрытому мурашками телу. Если поскользнуться и упасть, лучше сразу вернуться к заводи и попытаться догнать товарок. Привратник следил, чтобы ни одна не отлынивала, награждая тумаками за каждую неполную ходку. А их приходилось делать около десятка – пока не наполнится глиняная бочка в углу.
Дальше приходил черед стирки. Серые простыни казались бесконечными, а пятна на них – въевшимися навеки. Если перестараться, оттирая их, костяшки пальцев начинали кровить, сводя на нет всю работу.
Простыни развешивали, когда солнечный свет добирался до внутреннего двора. Тяжелую ткань закидывали на веревки, свернув в жгуты, а потом расправляли, позволяя воде стекать вниз грязными струйками. Амина почти любила эти минуты, когда можно было укрыться между плещущих на ветру полотнищ и подставить лицо ласковому теплу. Ненадолго, чтобы подружки не заметили.
Привратник уже спал, когда они возвращались, и взамен служками руководила обрюзгшая кухарка. У нее в хорошие дни можно было выпросить объедки, но девочки предпочитали ухватить кусок-другой за закрытыми дверьми гостевых комнатушек. Если, конечно, повезло и именно в твоих номерах что-то осталось, и если не ты сегодня убираешь приемный зал.
Ближе к вечеру их всех в него отправляли – прислуживать. Ни в коем случае не разносить еду, но убирать табачный пепел, уличную грязь, разлитое вино и все, что исторгали из себя гости Дома. Каманши, поигрывая плеткой на длинной ручке, тщательно следила за вверенным ей царством, и Амина быстро отвыкла реагировать на сальные шутки и щипки.
Когда последний гость отправлялся наверх, привратник отпускал девочек, и можно было урвать несколько часов беспокойного сна.
И так – неделя за неделей, луна за луной, в постоянном страхе перед наказаниями каманши или издевательствами скучающих пэри, как называли себя ее подопечные. Они вполне могли вызвать одну из девочек и заставить убирать какую-то мелочь, пока обслуживают клиента. Могли и нарочно задержаться в комнате, и оставить ту в таком виде, чтобы номер пришлось закрыть до следующего дня. Гнев каманши обрушивался на нерадивых служек.
На исходе первого года у старшей из девочек открылась кровь. Она, пообтершись среди пэри, наивно попыталась это скрыть. Но первым же утром старый пес, прежде не обращавший на служек никакого внимания, вскочил и уперся носом в низ ее живота. Хвост возбужденно замолотил по косяку двери, и привратник, выглянув на стук, понял все в один миг.
Год выдался не из лучших, и потому, поразмыслив, каманши подняла связи и продала девчонку в весенний гарем, прибавив три года на бумагах и убрав один в разговоре.
Амина больше никогда о ней не слышала.
Теперь их осталось двое, и она почти не приходила в себя от тяжелой работы. День превратился в ночь с коротким пятнышком солнечного света посередине, но у Амины уже не было сил подставлять ему лицо.
В один из таких темных дней она исчезла. Комнаты теперь приходилось убирать прямо в рабочее время, и одна из пэри клялась, что видела, как гость скользнул в ту, где копошилась служка. Но ни гостя, ни Амины там не нашли – только пятна крови на полу. Пэри вовремя прикусила язык и никому не рассказала ни про всхлипы за дверью, ни про торопливый шепот: “Тихо, тихо… Я уже почти кончил”.
Ее выследили на улицах несколько дней спустя и страшно избили за побег. На теле не осталось ни клочка одежды, и каманши, лично осмотрев девочку, неиствовала еще несколько дней. Амина пластом лежала в углу у печи и бормотала в бреду про собак, с которыми не хочет играть.
Когда сошли синяки, на замену ей уже взяли двух других девчонок, помладше. Теперь они просыпались в темноте и неслись наперегонки к реке. Но и в зал новенькую отправили не сразу – каманши не хотела рисковать. Поэтому ее навещали по договоренности и лишь проверенные клиенты.
Пэри считали Амину порченой. За молчание, за странные взгляды, за появившийся в волосах серебряный ручеек, за то, что так и не замарала белья, даже когда ей исполнилось целых четырнадцать лет. В ее годы некоторые успели даже выкинуть, несмотря на горькое варево, которым их потчевала каждый вечер каманши.
И за то, что Амина неведомым образом чувствовала, когда к Дому Терпимости приближался очередной клиент из тех, после которых комнаты приходилось закрывать. Она исчезала буквально на пару минут, и другие пэри не успевали заметить ее отсутствия, пока не становилось поздно.
Однажды вечером, еще до того, как проснулись остальные, Амина оделась в лучшие из обносков и встала под разбитым фонарем. Привратник насмешливо посматривал в ее сторону – если попытается бежать, будет и ему развлечение на вечер.
Таэлитцы брезгливо переходили на противоположную сторону улицы, словно не знали, в какую часть города попали. Взгляд Амины перелетал от одного лица к другому, заставляя прохожих отворачиваться.
Двухколесная повозка громыхала на каждой трещине в рассохшейся земле, и единственный пассажир цеплялся за сидение так, словно боялся улететь. Два накачанных раба, прикованных к оглоблям, едва успели остановиться и хором осыпали выскочившую из-под фонаря девушку отборной руганью.
Глаза в тени глубокого капюшона впились в нее изумленным взглядом, и Амина улыбнулась в ответ. Первый раз с тех пор, как река убаюкивала ее на носу утлой лодочки, а лучина разгоняла холод и мрак.
Woodkid. Ghost
