в них и не пролезет, но вот разведчик запрыгнет играючи и сразу попытается отпереть засов на большой двери и впустить сюда тяжеловесов… А там уже будет совсем непросто, ведь вести бой с огромным солдатом переделанных на малой дистанции — ещё то удовольствие, так как с одного или двух выстрелов его не остановить, даже из дробовика… А уж винтовочных пуль в него можно напихать десяток, а он и не заметит их. А у самого солдата двадцатимиллиметровая картечница, которая вон в бетонных стенах делает пятисантиметровые дыры. Кирасу такая пуля с десяти метров проломит запросто, и шлем на куски разнесёт.
Нет, сдавать эту комнату нельзя. Там, на стапеле, лодку только подлатали, и ей осколки гранат, и тем более картечь из страшного оружия переделанных противопоказаны. Так что…
Та-та-та-та-та…
Опять Вася привстал на колено к бойнице и работает. Пылища висит, как он там что может разглядеть? Саблин не успевает протирать камеры, а этот находит, куда стрельнуть.
— Перезаряжаюсь… — говорит Ряжкин и добавляет: — Это хорошо, что они пулемёт с второй лодки не сняли.
— Да, — соглашается Саблин. А сам, пробравшись к левой от двери бойнице, снова пытается найти себе цель.
Та-та-та-та-та…
Снова работает винтовка радиста.
Прапорщик всё переживает за патроны и поэтому интересуется:
— Вася, куда всё лупишь?
— Да вон, в рогозе… офицерик ихний, паскуда, прячется, — отвечает Ряжкин, — его чуток через тепловизор видно, я ему уже одну пульку влепил, а он не уходит, сволочь, залёг там, прижался… И я его теперь достать не могу, руководит своими из рогоза… Оттуда, где лодка их.
Перед Акимом промелькнуло почти чёрное, сухое тело разведчика, промелькнуло быстро, он не успел нажать на спуск, и Ряжкин почти сразу произнёс:
— Граната!
Две секунды, три…
Пуфф….
— Ах ты паскудная тварь, мотыль ты трупный, — радист сыплет ругательствами.
Саблин сам получил несколько осколочков в броню, но с ним всё в порядке. Он смахивает пыль с камер.
— Вася, ты как?
— Правый микрофон… Всё, по беде пошёл…
Это внешний микрофон, что крепится на шлеме с правой стороны, он даёт бойцу представление о звуках вне шлема. Это важная вещь.
— У меня есть запасной, — сразу сообщает Денис.
— Да у меня тоже, — расстроено говорит Ряжкин, у каждого тяжёлого пехотинца должны быть запасные камеры, микрофоны и фонари, это, по сути, расходники. Но тут ситуация и вправду неприятная. И Василий поясняет: — Осколок, мать его, ещё и разъём раскурочил.
Глава 40
Саблин понимал: страшного ещё ничего не случилось, но и хорошего было мало. Сидеть тут долго было опасно, рано или поздно переделанные могут что-то предпринять, что будет похлеще их лёгких гранат. Тем более, что твари принялись за последнее, третье окно, которое находилось справа от двери. Они делали всё правильно, три окна Саблину и Ряжкину контролировать было бы уже непросто. Два серьёзных удара приходятся в третий ставень, одна из больших пуль его пробивает, но ставень ещё держится.
— Денис, ну что там у тебя? — спрашивает прапорщик.
— Я почти закончил, — отвечает тот.
И едва он договорил, как очередная граната влетает к казакам в помещение…
Пуфф…
— Да как же задрали уже…- ругается Ряжкин; и вправду его положение у западной стены более уязвимо. — Они мне компьютер сожгут, сволочи… Он перезагружается после каждой гранаты…
Это обычное дело, после каждого серьёзного воздействия на броню компьютер перезагружается, производя первичный тест всех систем, чтобы выявить повреждения. И пока пыль от взрыва не улеглась, через окно, рядом с которым сидит прапорщик, начинает бить картечница… Бьёт почти над «ухом».
Звук резкий, резкий, но низкий… Ёмкий и внушительный.
Тупп… Тупп…
Переделанный стреляет картечью, окно расположено высоко, и он не видит, куда стреляет, иначе Василию не поздоровилось бы, но даже так пригоршни стальных шариков звонко хлещут в бетон, рикошетят от пола, от стен, круша остатки того, что ещё не разнесли гранаты… То есть враг тут, сразу за стеной… И это не ловкий и быстрый разведчик. Аким сразу срывает гранату с пояса, вырывает чеку, держит её в перчатке пару секунд и легко, играючи, выкидывает в окно.
У казаков гранаты намного серьёзнее, чем у переделанных, ударная волна ворвалась к ним в помещение, добавив гари и пыли, а Саблин, не дожидаясь, пока всё уляжется, откидывает крышку бойницы и, подняв дробовик, замирает у неё, ждёт, пока в зоне его огня появится хоть что-то, кроме оседающей пыли; и он замечает движение… Точно, что-то большое заслонило проём…
Пах… Перезарядка… Пах… Перезарядка… Пах… Перезарядка… Пах…
Перезарядка… Пах…
Первые четыре патрона он гарантированно укладывает в колышущуюся тень, только последний жакан улетает в заросли акации. Саблин отваливается от бойницы, не закрыв крышку, прижимается к стене на всякий случай и начинает быстро снаряжать своё оружие…
— Заряжаю!
И тут же начинает работать винтовка Ряжкина…
Та-та-та-та-та-та-та-та… Василий не останавливается, не экономит патроны… Та-та-та-та-та-та… И потом говорит победно:
— Вот так вот, твари! Будете знать, как связываться со Вторым полком!
— Убили кого? — интересуется Денис с надеждой.
— Да нет, но насовали им немало, — отвечает Ряжкин, — солдат ушёл весь в кровище, картечницу бросил свою, а вот разведчик, так тот до рогоза еле добрался, я им хорошо вслед поднасыпал обоим…
— Будут помнить Второй полк, — говорит Калмыков и добавляет: — Казаки, я всё, собираю вещи, спускаю лодку на воду.
Это хорошо, а то на поясе у прапорщика осталась одна граната.
— Молодец, Денис, — говорит Ряжкин. И тут же интересуется: — Аким, а как выбираться будем?
Да, это должен знать Саблин. Он сейчас за офицера. Так что вопрос по адресу. Вот только ответить он не успевает: им разбивают последний ставень на окне. Одна за другой две пули бьют в
