Да, пальцы слушаются, но боль в кисти руки весьма ощутима.
— Я всё! — рапортует Ряжкин. — Дверь заминировал. Аким, скажи, когда открывать её и когда стрелять.
— Денис, а у тебя как? — спрашивает Аким.
— Я тоже всё! Вход минировал, лодку развернул, жду приказаний, — отвечает Калмыков.
Глава 41
Саблин, загоняя патрон в дробовик, чтобы был снаряжён полностью, встаёт; за стеной кто-то есть, это точно, но у него осталась всего одна граната, и он быстро идёт к Калмыкову, в проходе останавливается: тут висит дым, нужно быть осторожным, чтобы не зацепить растяжку; он находит нитку и переступает её, подходит к пирсу, возле которого на чёрной воде едва заметно покачивается лодка.
— Денис, дай-ка ружьишко моё и пару патронов к нему, они в рундуке.
— Аким, ты объясни задачу-то! — из комнаты отдыха просит радист.
Да, пора уже объяснить товарищам задачу, и он, забирая своё ружьё десятого калибра у Дениса и проверяя его, начинает:
— Вась, откроешь восточную дверь, дашь пару очередей по кустам, отвлечёшь на себя того, что на крыше сидит, потом бегом бежишь к Денису, он уже отопрёт ворота. Вася, встань на нос лодки и приготовь гранаты; заводите мотор и ждёте сигнала; как я вам скажу, так вы чуть-чуть приоткроете носом ворота, и ты, Вася, закинешь на крышу две гранаты…
— Уж больно мудрёный план! — Ряжкин, кажется, сомневается. — Получится ли?
— Ты, Вася, делай, а я выйду наружу и вас прикрою, — говорит ему прапорщик, сам же подходит к бойнице, которая слева от ворот, и через неё выглядывает наружу.
Солдат переделанных так и сидит в рогозе. Аким видит его мощное плечо и часть пуза с ляжкой.
«Это повезло, что Денис его заметил».
— Выйдешь? — удивляется Калмыков и напоминает Саблину: — Там же пухлый с картечницей сидит.
— А это, по-твоему, для кого? — Саблин возвращается к лодке. — Патроны давай.
Берёт у товарища патроны, идёт к лестнице, спускающейся в воду, и не спеша, но в то же время и не мешкая особо, начинает спускаться по ней в зыбкую черноту воды, кинув на ходу:
— Я вам скажу, когда начинать.
«Кислород 87%».
Компрессоры тихо урчат, гоняя воздух по замкнутому циклу, в воде сразу становится прохладнее. Фонари снова высвечивают муть, и он делает первый шаг, он уже знает, куда идти, там впереди, вверху, светлое пятно.
Он проходит под воротами, и сразу становится светлее. Над головой плавает ряска, до неё прапорщик может дотянуться рукой; он понимает, что она покрывает не всю поверхность воды, а значит, лучи его фонарей можно разглядеть с суши, и Саблин фонари выключает. И идёт не спеша дальше.
На самом деле очень непросто определять расстояние в воде, а ещё сложнее соотносить его с расстоянием на суше. Солдат сидел в рогозе метрах в тридцати от ворот… А он прошёл под водой сколько? Метров десять?
«Кислород 81%».
А ещё у него болит левая кисть, когда ею шевелишь, боль короткая, но острая, кажется, рука начинает опухать, но он старается о ней не думать, это всё потом… потом… Сейчас постепенно глубина начинает падать, если при спуске в воду она была два метра, не меньше, то теперь… Он уже начал пригибаться, чтобы, не дай Бог, на потревожить ряску шлемом. Наконец он прошёл ещё десять метров и, присев на колено и подняв ещё мути со дна, остановился.
— Денис! Слышишь? Вася?
— Слышу я, — откликается Ряжкин.
— Я тоже, — говорит Калмыков.
— Я на месте, ты, Денис отпирай ворота, только тихонько постарайся.
— Я засовы смазал уже! — отвечает Денис. — Открою тихо.
— Молодец, правильно… Как отопрёшь, так заводи двигатель и жди Васю, а ты, Василий… начинай.
— Есть, — отзывается Ряжкин.
Сам Аким замирает, ждёт. Он надеется услышать выстрелы, но ничего не слышит, в воде тихо, муть уже осела, прохладно, всё словно замерло, только ряска над головой ходит, гоняемая ветром.
— Ну, Вась! Как там у тебя? — наконец спрашивает он.
— Так я уже в лодке! Ждём, когда ты скажешь выходить!
Ну вот, и его время пришло.
Саблин взводит на своём большом ружье курки, начинает медленно привставать, чтобы не привлечь к себе внимания солдата, сторожившего ворота. Вот уже и свет… Аким прищуривается. Это камеры поднялись над водой, вот только ряска немного мешает, налипает на шлем, но одной фронтальной левой камеры ему хватило, чтобы увидеть врага. Аким рассчитал всё верно, вышел на него правильно. До жирняка в рогозе было не больше пятнадцати метров. Саблин разгибает ноги, воды ему по грудь, он вскидывает ружьё; и теперь видит лицо двухсоткилограммового монстра и понимает, что тот тоже его заметил. Нет, физиономия от этого у солдата никак не изменилась, он оставался всё так же бесстрастным, холодные глаза, маленькие для вросшей в плечи лысой головы, были спокойными, но вот его пальцы… Пальцы солдата тут же сжались на картечнице, что лежала у него на жирной ляжке…
Саблин уже мог стрелять, но ему ещё нужно было вылить воду из стволов, на это ушла секунда, за которую переделанный, не меняя ни позы, ни выражения лица, успел поднять своё страшное оружие…
Но прапорщик всё равно успел выстрелить первым…
Ба-бахх…
…разнеслось над болотом. Уж если десятый калибр бьёт, так его слышно очень далеко. Отдача у ружья дикая, Акима даже в броне заметно откидывает назад. Хорошая горсть картечи бьёт солдата в лапищу, чуть выше локтя. И едва не отрывает её.
— Вася, выходи, кидай гранаты, — приказывает Саблин, а сам жмёт на спуск снова…
Ба-бахх…
Вторая порция картечи ударяет солдата в его огромное брюхо и разрывает его… Аким уже думает вытянуть висящий на плече дробовик и доработать солдата из него…
И у него меркнет свет в глазах. Нет, это не мониторы перезагрузились,
