— Я вижу, ваш долгий путь не был пройден зря. Что ж, не хочу держать вас в неведении. Да, я принадлежу к сообществу Созидателей, как и вы, но занимаю несколько иное положение. По большому счету, я состою в совете, о котором вам, наверняка, сообщали. Нас называют старейшинами. А так же, совмещая великое и малое, я являюсь правителем этой прекрасной страны.
Только спустя миг до Элианы дошел смысл сказанного, и она склонилась перед Мануилом I. Ее примеру последовал Закария, который выглядел не менее удивленным. В конце концов, они никак не ожидали, что их приведут к императору.
— Теперь же я попрошу Закарию удалиться, — все с той же мягкой улыбкой, будто обращался к старому другу, произнес Мануил. — Мы позднее непременно встретимся. Но сейчас мне нужно уделить время нашей прекрасной Элиане.
Она не оборачивалась, хоть чувствовала, что лучник смотрит на нее. Боялся ли он за свою спутницу или за себя — неизвестно, но ослушаться не посмел. Когда за ним закрылась дверь, она вдруг почувствовала себя невероятно одинокой. В большей степени, чем когда-либо. Рука вновь повернулась к животу, но она остановила себя.
— Зачем? Это ведь так естественно!
Слова императора удивили ее. Она все еще не могла поверить, что стоит перед владыкой Византии, к тому же, перед одним из немногих людей, управляющих орденом Созидателей.
— Простите, я очень волнуюсь, — произнесла она еле слышно.
— И хочешь защитить самое ценное, — он чуть приблизился к ней. — Новую жизнь, зреющую в тебе.
Она недоверчиво нахмурилась. Мелькнувшая догадка заставила ее отрицательно покачать головой: прошло слишком мало времени, никаких признаков того, что она зачала ребенка, не было.
— Ты знаешь это лучше меня, — настойчиво сказал он. — Знаешь, потому что была рождена для этого, как любая женщина.
— Я… не совсем…
— Натан бен-Исаак писал о тебе. Ты особенная, мне это известно. Открытая миру, готовая познавать и принимать, согласная меняться — это восхитительно. Все, что неизменно — гибнет.
— Но я не…
Он опустил глаза, усмехнулся и со вздохом обошел стол. Он был худощав и высок, его светлые многослойные одежды подчеркивали царскую осанку и придавали образу величия. В таком обществе было тяжело не смутиться, и Элиана ощущала себя жалкой. Она стояла в изношенных сандалиях, испачканных пылью и потом рубахе и штанах, в истрепавшемся тюрбане, и хотела провалиться сквозь землю. К тому же, ее терзало то, что он возлагал на нее какие-то надежды, намекая на беременность. И то, во что она поверила во время пути, вдруг перестало казаться ей таким ощутимым. Вернулось недоверие к словам Натана бен-Исаака.
— Вижу на твоем лице сомнение. Гони его прочь, дитя, оно — твой враг. Яблоко, погубившее род людской.
— Разве то яблоко не было плодом запретных знаний? — робко спросила Элиана.
— Совершенно верно, — он оперся на стол, глядя на нее. — Знание — это сила, оружие, но оно способно обогатить лишь того, кто знает, как с ним обращаться. Неподготовленный ум оно может погубить. Непонимание порождает сомнение, а сомнение — убивает веру. Люди в Эдеме, к которому мы стремимся, не будут знать болезней, горестей, волнений и тревог. Человеческое существо стремится к самоизлечению. Кровоточащая рана затягивается, кожа рубцуется. Возможно, когда-нибудь мы сумеем восстанавливать руки и ноги, потерянные насильственным способом. Но речь сейчас не об этом, а о том, что все болезни, все, что поражает наш организм, происходит от сомнений. Посмотри в окно! Ты увидишь племя людей, неспособных исцеляться, но готовых уничтожать собственное тело и разум. Они придумали множество способов, как себя извести, и ни на шаг не продвинулись к тому, чтобы научиться бороться не с болезнью, а с ее причиной.
Он замолчал, ожидая ее ответа.
— Это… — Элиана не знала, что следует сказать, — звучит, как сказка.
— Разумеется, — грустно улыбнулся Мануил. — Однажды меня привели к старухе. Ей было полтора века от роду. Полтора века. Она жила далеко в пустыне, среди диких племен, которым не знакомы наши возможности. Но они богаты собственной мудростью, мудростью, не дающей им лишних знаний и сомнений. Она родила за свою жизнь тридцать детей. Двое из них умерли на охоте, остальные же стояли рядом в окружении своих детей и внуков. Я смотрел на племя, являющееся одной семьей, и не мог поверить. Им не были знакомы болезни, их зубы были здоровы, животы — не вздуты, а мышцы и суставы пластичны, как в юности. Клянусь, дикари в том забытом Богом племени были ближе к Эдему, чем мы с тобой.
У Элианы не было повода не доверять ему, но она не могла отступить. Что-то словно мешало ей принять эти слова.
— То, что случилось со мной, никак не связано с моими знаниями. Я бы с радостью осталась в неведении.
— Да, мне известно, ты познала насилие, — он смотрел на нее с толикой сочувствия, но скорее из вежливости, чем из искренних побуждений. Мануил был слишком возбужден разговором, чтобы замечать подобные условности. — Но что стало причиной твоего женского бессилия? То, что нежеланный ребенок умер, или то, что какая-то глупая женщина сказала, будто ты не сможешь больше стать матерью?
Элиана ощутила тянущую боль внизу живота. О том случае она рассказала только Рут, но видимо, от Натана бен-Исаака не улизнули подробности.
— Ты сама стала врагом себе, сомнение забрало у тебя веру, которая равна знанию. И ты прожила в его плену столько лет. Но вот ты здесь, и мы все станем свидетелями чуда. Чуда возрождения веры! Прежде мы полагали, что это невозможно, что лишь новое поколение способно забыть ошибки предыдущего. Но ты доказательство того, что всё поправимо. Нужно лишь терпение и мудрость наставника, а у Натана бен-Исаака этого предостаточно.
Элиана смотрела на него в полной растерянности. Что-то не давало ей покоя. Не так-то просто поймать, как змею из лужи, все крутится, норовит ужалить… И вдруг всё стало ясно. Так ясно, что Элиана зажмурилась. Её окутал страх, липкий, гадкий, отвратительный страх того, что догадка верна. Вот, о чем говорит император, который смотрит на нее со страстью ученого, познавшего новую тайну природы. И вот, почему так злился старик-учитель.
— Не было никакого предсказания звезд, — произнесла она устало, чувствуя, что силы покидают ее. — Это все ложь, верно? Моя судьба, Закария, всё это не больше, чем вымысел?
Мануил нахмурился, его ничуть не смутили ее слезы и дрожащий голос.
— Как ты смеешь?! Обвинять наставника во лжи? Он открыл тебе глаза. Лекарь порой дает больному яд, чтобы излечить от недуга. И яд зовется лекарством. Это ложь? Ты жила во власти иллюзий столько лет, а сейчас, прозрев, обвиняешь того, кто тебе помог?
