Когда нас проводили мимо одной из комнат, я заметил огромную кровать с балдахином. Надо же, с балдахином! Возможно такой находке стоило улыбнуться, но это желание тут же исчезло, когда я заметил как при взгляде на скомканные простыни затряслась Лиза. Этот гнев, эта боль моментально передались мне, и пальцы на руках скрючились, словно я готовился вцепиться в чью-то глотку. Мне и вправду хотелось кого-то убить. Да почему кого-то? Всех! Всех этих уродов. А затем весь этот гнусный вертеп облить бензином и сжечь. Чтобы и памяти не осталось.
Но я переборол себя, заставил следить за переговорами и даже время от времени вставлять кое-какие замечания.
— Подполковник, ты уверен, что сможешь разминировать бункер? — голос Фомина вернул меня к реальности.
Услышав этот вопрос, Загребельный широко улыбнулся:
— Ну, если его этот ваш гребанный минер, солдат срочной службы запечатал, то я старший офицер, получивший серьезную подготовку в минно-подрывном деле, уж как-нибудь распечатаю. К тому же Зураб оказался компанейским парнем и обо многом мне рассказал.
— Зураб не сам мины ставил. Он только помогал, — вмешался в разговор офицер с отчеством Петрович. — А Шлыков был отличным минером.
— Что ж не уберегли этого самого Шлыкова? — поинтересовался Нестеров. Сделал он это как бы между прочим, лишь на мгновение оторвавшись от стирания крови с разбитого лица.
— А это не твоего ума дело, — огрызнулся Петрович.
По интонациям, прозвучавшим в его голосе, я понял, что со Шлыковым офицера многое связывало. Возможно они были приятелями или даже друзьями.
— Все равно... — Леший ответил словно перепалки милиционера с бандитом и не было. — По словам вашего Зураба, там на подходах к бункеру два десятка ОЗМок стоит, сюрприз на двери, паутина в главном коридоре. А даже если Зураб чего и запамятовал, то не беда. Ничего особенного они там изобрести не могли. Не было у них на это ни времени, ни возможности, а главное ни к чему такие сложности. Чтобы угробить мародеров и этих приспособух вполне хватит.
— В принципе логично рассуждаешь, — согласился Фомин. Затем он с досадой сплюнул на пол. — Нет, ну что за фигня получилась! Какого хера вы сюда приперлись? Все же нормально было! А теперь придется в бункере караул держать, чтобы никакая падла туда не сунулась.
— Я ведь могу мины и не снимать, — предложил Леший.
— Тогда, мил человек, ты с нами останешься, — осклабился Петрович. — Снимешь, когда будет пора.
— Уже пора, — прошипел я. — Забирайтесь к себе под землю и сидите там как крысы. Посмотрим, надолго ли вас хватит.
Реакция на мои слова последовала довольно странная. Фомин поглядел на Петровича, тот обвел взглядом всех присутствующих, задержав его только один раз на скованных браслетами руках Нестерова, а затем не очень уверенно, но все же кивнул. Судя по всему, вся эта пантомима являлась продолжением какого-то более раннего разговора. Иначе как объяснить, что Фома все понял?
— А ну, братва, давайте все отсюда, — хозяин Рынка обратился к толпе отморозков, которые со взведенными автоматами стояли за нашими спинами.
— Владимир Павлович, вы чего? — заупрямился один из охранников, здоровенный детина лет так тридцати от роду. — Их же четверо! А вас двое. Они же вас...
— Валите, я сказал! — Фомин не дал своему человеку договорить.
— Ну как знаете, — здоровяк повесил автомат на плече и первым поплелся к выходу. — Пошли, мужики. Раз старшой требует...
Дождавшись пока резная филенчатая дверь за их спинами закроется, Фома, которого, как выяснилось, величали Владимиром Павловичем, обратился именно ко мне:
— Давай, полковник, рассказывай...
— О чем? — у меня не было особого желания разговаривать с людьми, которые издевались над Лизой.
— О том, что за пургу ты нес в кабинете у Надеждина.
Я промолчал и даже отвернулся от Фомина. Цирк-зоопарк, какого черта я должен выслушивать все эти гнилые наезды? Фома не обиделся и даже снизошел до объяснения:
— Я таких совестливых как ты, полковник, вдоволь навидался.
— В каком смысле совестливых?
— А в таком... Пронюхают что-нибудь важное и маются потом как неприкаянные. Все решают самим воспользоваться или еще кому рассказать. Самому вроде как сподручней, но и сотоварищей жалко. Воспитывали нас так: один за всех и все за одного.
— На тебе это воспитание особо не отразилось, — деловито заметил Нестеров.
— И слава богу. Благодаря этому в нищете не жил и спину за копейки не гнул.
— Короче, чего тебе от нас надо? — Загребельный положил конец словоблудию.
— Правду.
— Какую правду?
— Ту, которую он знает, — Фомин кивнул в мою сторону. — А может вы ее все знаете?
— Без правды у нас разговор не получится, — подтвердил слова своего шефа Петрович.
Пришла наша с Лешим очередь переглядываться. Сделали мы это скорее выясняя кому начать. Я уже вчера пробовал. Ничего путного из этого не вышло. Так что теперь черед Загребельного.
— Спрашивайте, — Леший уставился в глаза Фомы.
— Почему вы пытались выгнать людей из Подольска?
— Им здесь не выжить. Никому не выжить. Скоро здесь будет полно кентавров. И бункер ваш не спасет.
— Не скажи... — Петрович замотал головой не соглашаясь. — Бункер хороший. Три уровня. Старый КП командующего округом. — Бывший защитник Отечества и народа как-то сразу забыл об этом самом народе и сосредоточился лишь на сохранении своей драгоценной жизни.
— Кентавры это лишь часть проблемы. Причем ее меньшая часть. Основная угроза совсем не в них. Меняется сама планета. Через несколько лет на поверхности станет невозможно жить.
— А под землей? — Петрович цепко держался за идею с бункером. — Мы его для чего-то такого и готовили.
— Изменения, о которых я говорю, они ведь не на месяц и не на год, они навсегда. — Мне доставляло истинное наслаждение наблюдать, как сереют лица Фомы и его подручного. — Так что с бункером вы, ребята, прокололись.
— Полковник, ты думаешь если в бега отправимся, то это сможет помочь? — в разговор вновь вернулся Фомин.
— Помочь это вряд ли, зато даст отсрочку.
— Большую или меньшую, чем та, что мы получим укрывшись под землей?
— Почем мне знать? — пожал я плечами. — Но эта отсрочка будет для всех кто живет в Подольске.
— Да ложил я на всех! — вырвалось у хозяина Рынка.
Это раздраженное, полное высокомерия и пренебрежения восклицание заставило нашу команду угрюмо притихнуть. Разговор длился уже достаточно долго и мы стали... Как бы это вернее выразиться? Привыкать друг к другу, что ли. Может это и называлось Стокгольмским синдромом, а может просто усталостью. Как бы там ни было, но острые углы понемногу начинали сглаживаться, белое казалось не таким уж белым, а черное черным. Однако этим своим «Да ложил я...» Владимир Фомин вновь отчетливо напомнил кто есть кто.
