— Как вам будет угодно, сэр лейтенант.
И оглушительно рыгнул. Он, оказывается, умеет рыгать в любое время, по собственному желанию, причем очень громко.
Лейтенант рассвирепел и стал ругаться совсем злобно, сгоряча обозвал Дика жабоголовым отродьем, тот обиделся, Вокер, конечно, сразу извинился, но осадок остался.
— Все из-за блядей беложопых, — подвел Невилл Росс итог этого неприятного разговора.
Судьба пленных эльфов вскоре прояснилась. На двух штурмовиках привезли какую-то инновационную аппаратуру, рядом с огороженной территорией концлагеря возвели будку, напихали туда этой аппаратуры, и инженер со странным именем Абрек, руководивший работами, сказал, что эта будка будет телепортировать эльфов в края удачной охоты, чисто и бесследно.
— Да ты поэт, брат! — сказал ему Невилл Росс. — Про телепортацию в края удачной охоты — это ты мощно задвинул!
Надо сказать, что Невилл Росс начал с недавних пор сочинять стихи, но никому об этом не говорил, потому что понимал, что получаются у него не стихи, а какая-то ерунда рифмованная. Но он полагал, что так происходит от неопытности, а когда он немного потренируется, стихи станут получаться гораздо лучше, как у настоящих поэтов древних эпох.
Получив неожиданный комплимент, Абрек недоуменно посмотрел на Невилла, затем оглядел таким же недоумевающим взглядом остальных бойцов, пожал плечами и вдруг
ПЫЩЬ!
растворился в воздухе.
— Дайте две, — невпопад ляпнул Стив Кейн.
— Это голограмма, — уверенно заявил лейтенант.
Что такое голограмма, никто толком не знал (в том числе и сам лейтенант), но незнакомое слово прозвучало внушительно и весомо, так что беспокойство, на минуту охватившее бойцов, рассеялось само собой. В самом деле, чего беспокоиться? Эка невидаль — голограмма! Вон, роботы коноплю мешками синтезируют из ничего, это настоящее чудо, а голограмма — тьфу, ерунда!
Бойцы закончили обсуждать голограмму и стали сгонять эльфов в телепортационную будку. Богомерзкие беложопые твари упорно не хотели телепортироваться в края удачной охоты, сопротивлялись изо всех сил, и даже профилактические расстрелы почти не помогли. Вокер доложил полковнику Хорзшу, что телепортировать эльфов с помощью будки не получается и попросил разрешения просто расстрелять их всех к бесам и демонам. Полковник в ответ стал втирать лейтенанту, что, дескать, эта будка вовсе не убивает попавших внутрь человекообразных, а телепортирует в края удачной охоты, но не в те, в которые люди попадают после смерти, а в другие, эльфийские, из которых, в принципе, можно даже вернуться, только беложопым тварям никто этого не позволит, и если лейтенант сомневается, то пусть сам залезает в эту блядскую будку…
Вокер понял, что поток начальственного словоизлияния надо срочно прерывать, пока полковник не наговорил такого, что самому потом станет неудобно перед починенными.
— Так точно! — рявкнул лейтенант в микрофон оперативной связи. — Приказ будет выполнен точно и в срок! Благодарю за разъяснение, сэр полковник!
После этого Вокер взял матюгальник, вышел к эльфам и громогласно объявил, что тот, кто войдет в будку по доброй воле, помрет не совсем, а кто в будку не войдет, у того он, лейтенант Вокер, лично выпьет душу особой инновационной магией. После этой речи штук тридцать лопоухих тварей вошли в будку и бесследно исчезли, но на остальных доброе слово не подействовало.
— Ну все, сил моих больше нет, — сказал Вокер. — Давайте расстреливать. Только сначала будку оттащите подальше, ценная вещь все-таки.
Эльфов расстреляли из бластеров зарядами максимальной мощности. Дым поднялся до небес, а паленым мясом воняло так, что хоть портянкой морду обматывай, и то легче будет. Через час бывший концлагерь посетила голограмма полковника Хорзшу, печально осмотрела пожарище, махнула рукой и дематериализовалась, ни сказав ни слова. Лейтенант Вокер понял, что все сделал правильно.
5
На Лазурный Берег опускался вечер. Алиса лежала на спине и глядела, как по салатово-голубому небу неспешно плывут бледно-розовые перышки облаков. Дневная жара ушла, прохладный ветер ласково овевал обнаженное тело Алисы. Рядом сидел Джон, он откуда-то припер целую кучу плоских камушков, и теперь метал их в океан по одному, считал, сколько раз каждый камень отразится от воды, и если это число получалось большим — радовался, а если малым — огорчался.
ПЫЩЬ!
— О, вот вы где! — воскликнул материализовавшийся Герман. — А я вас ищу повсюду, а куда подевались — непонятно. Хорошо, что маячки не отключили, а то хрен бы я вас нашел.
Алиса заметила, что на Германе больше нет экзосклета, а ноги у него нормальные, человеческие. А Джон ничего не заметил, он смотрел в другую сторону.
— Маячки, — невыразительно произнес Джон.
Голос у него был как у говорящего покойника.
— Что это с ним? — спросил Герман у Алисы.
— Отходняк, — объяснила Алиса. — Курил весь день, а теперь отходит.
— Так это дело поправимое! — обрадовался Герман. — Надо в чипе режим гомеостаза сдвинуть на одну позицию влево, повысить приоритет базовых систем жизнеобеспечения…
— Герман, будь добр, заткнись, пожалуйста, — перебил его Джон. — Без тебя тошно.
— Он сегодня с Азизом два часа беседовал, — пояснила Алиса. — Никак не отойдет, бедненький.
— А что с Азизой не так? — удивился Герман. — Такая классная тетка! Их там две близняшки, Азиза и Лейла, только у Лейлы волосы светлые, как солома, и вьются, а у Азизы темные и прямые.
Джон неожиданно расхохотался.
— Джон, ты чего? — насторожился Герман. — Ты меня пугать начинаешь, давай, я тебя к Гутте телепортирую, она знаешь, как ловко мозги на место ставит?
— Азиз — это мужик, — сказал Джон. — Черножопый.
— Джон, ты сдурел? — спросил Герман.
— Он не сдурел, — ответила ему Алиса. — Видишь ли, Герман, цивилизованные люди умеют менять пол. Это такая особая нанотехнология. Надоело быть мужиком, стал бабой, потом снова стал мужиком, делов-то!
Герман нахмурился. Помолчал немного, затем спросил:
— Алиса, ты шутишь?
— Она не шутит, — сказал Джон. — Ты в курсе, что эти цивилы человеческие души в «Протеусов» загружают?
— Ну да, — кивнул Герман. — А что?
— Думаешь, пол поменять сложнее?
— Вот же ж твою мать, Песец блядский, — сказал Герман и грязно выругался.
— Надо быть толерантнее, — сказал Джон. — Свобода человекообразного заканчивается там, где начинается свобода другого человекообразного, но никак не раньше. Понял?
— Понял, — кивнул Герман. — Я их ненавижу.
