Честное слово, ки-кишку глотать заставлю. Как только перестанут считать сумасшедшим.
– Ну, запугал ты иудея, православный христианин. Старого, больного…
Фима достал из авоськи свернутые в трубку и аккуратно перевязанные синей тесемочкой листы формата А4. Там оказались распечатанные с компьютера фотографии. Скорее всего, лично добытые владельцем банка «Мосподземкредит» путем взлома какого-то сайта. При этом старый Шаттерхенд не промахнулся, снимки получились достаточно отчетливыми.
На первой был заснят безлюдный то ли зал без окон, то ли подвал. Потолок там подпирала белая колонна, в которой имелась резко выделяющаяся кубическая вставка. Издали этот куб казался темным, почти черным. Но на снимках с более близкого расстояния он последовательно менял цвет на темно-фиолетовый, ультрамарин и бирюзу. Казалось, что в колонну вмонтирован порядочных размеров аквариум. Только вместо рыб и улиток его заполняли ряды странных знаков, напоминающих иероглифы. Сначала явственно различался их первый слой. Затем проступал второй, третий. И так далее.
– Вот. Самое дорогое из всего, что досталось нам от прошлой жизни, – сказал Фима. – Важнее марсианского лишайника.
Это понимал не только он. Криптологи мира ценой своих зубов кое-что расшифровать все же смогли. Правда, по большей части то, что мы и сами знали, поэтому понять могли. Те же Пифагоровы штаны, например. Насмешка судьбы получалось над человечеством.
Шифр марсиан оказался одновременно и прост, и невероятно сложен. Вид, расположение знаков имели не одно, а множество значений. Линейное прочтение по горизонтали давало банальные математические истины, вертикальное содержало сведения о Марсе, а вот перпендикулярное считывание в глубину шеренг тех же букв-иероглифов вскрывало информацию уже иного рода, уже не столь понятную, касающуюся уровней организации материи и энергий. Не нашего восприятия, естественно. Кроме того, допускались и диагональные прочтения. Как справа налево, так и слева направо. И сверху вниз, и снизу вверх. По удаляющимся от геометрического центра куба направлениям, причем под разными углами удаляющимся, и по направлениям, к центру стекающимся. Что зашифровано по этим направлениям, понять уже не получалось.
Между тем, ташо, то есть алфавит Тэ Тэнге, включал в себя около шестисот символов, значение которых не являлось постоянным, как у букв большинства земных языков, а менялось в зависимости от места во фразе. Примерно так, как это бывает с китайскими или японскими иероглифами.
Когда с принципами построения марсианского кода более-менее удалось разобраться, стал ясен масштаб сложностей. Земные программисты схватились за головы, поскольку для анализа пространственного распределения смысловых элементов в Послании требовались вычислительные возможности, немыслимые для земной компьютерной техники. Собрать такой мегаквазикубик Рубика мы никак не могли, не доросли еще. Думаю, и в обозримом будущем вряд ли сумеем дорасти. Такая письменность могла выкристаллизоваться только на протяжении многих тысячелетий.
Из-за своих небольших размеров Марс не смог удержать на себе жизнь, она угасала и без вмешательства Карробуса. С другой стороны, из-за все тех же небольших размеров формирование планеты завершилось раньше, чем формирование Земли. И разум на Песке Печали появился раньше. Значительно раньше. И продержался весьма долго. Как показали результаты экспедиции «Одиссея», цивилизация существовала там никак не меньше 110 тысяч земных лет. То есть на порядок дольше земной цивилизации.
Это был огромный срок. На его фоне бледнел возраст любых наших пирамид и многих наскальных рисунков. Больше всего поражало, что на протяжении тысячи веков марсиане находили и смысл, и волю к жизни. Быть может, благодаря постоянной необходимости за нее бороться? На остывающей, теряющей атмосферу планете?
– Расшифруй, пожалуйста, ташо Тэ Тэнге, – попросил Фима. – Хотя бы кусочек. Пока тебе делать нечего.
Дима молча и без улыбки изучал фотографии.
– Хороша задачка, – вздохнул я.
И не слишком умно добавил:
– Но вот соответствует ли реалиям жизни нынешней информация ташо, не потеряла ли она смысл? Слишком уж многое поменялось в точке бифуркации.
Фима тут же исправил мой промах.
– Да кто ж знает, – пожал он плечами. – Но я навел справки. Оказывается, марсианский лишайник-то жив-здоров. Фотосинтезом занимается. А раз он здоров… Бефобастрон предупреждал, что многое изменится.
– Многое – это не все?
– Вот именно.
– Сигарету мне, сигарету, – сказал Дима. – Искусатели. Ташо Тэ Тэнге, значит. Ташо Тэ Тэнге вам нужен…
Он напряженно всматривался в картинки. А мы взглянули друг на друга. Фима кивнул. Можно было возвращаться.
– Так что же это значит? – спросил Дима, пуская дым из ноздрей. – Все, что с нами приключилось?
Это был здоровый вопрос больного. Краеугольный такой вопросец.
– Вот ты и ответишь, – сказал я. – Хватит бездельничать.
* * *
Возвращались мы через центр. И там, на Тверской, встретили еще одного фигуранта из прошлой, канувшей в небытие жизни. Толстого, с многоопытными глазками и треугольной кобурой на животе. Воистину, существуют такие столпы в бронежилетах, чье место на перекрестках истории пересмотру не подлежит.
За спиной стража перекрестка все теми же неоновыми буквами горели «Вина Кавказа». Вот только на винах никого не было кроме плаката Заступника. Возможно, потому, что ехали мы в обратном направлении. Тем не менее я непроизвольно затормозил.
Полицейский при этом оказался совсем рядом с машиной. Столп глянул мне в глаза очень сочувственно. И зачем-то подмигнул.
– Как это понимать? – спросил Фима. – Считает, что хорошую шутку устроил в прошлый раз?
– Может, и не устраивал. То есть не он устраивал. Судом оправдан.
– За недостаточностью улик, – напомнил Фима.
«Так кто есть кто, так кто был кем…» – пел Высоцкий из флешки.
– Мы никогда не знаем, – продолжил я.
– Внешность и сущность у этого существа все же разные, – заметил Фима.
– О нет, его глаза не лгут. Они правдиво говорят, что их хозяин плут.
– Бёрнс?
– Да, в прошлой жизни это был Бёрнс. А теперь, вполне может статься, что и твой Быков.
Фима усмехнулся.
– Быков таки вполне. Способен.
«Быть может, этот черный кот был раньше негодяем…» – пел мертвый человек.
Фима усмехнулся.
– Володя, а ты уверен, что мы все те же самые человеки, что и до бифуркации?
– Что за вопрос. Нет, конечно. Все изменились. В той или иной степени.
– Я не про это. Я за идентичность спрашиваю. Быть может, мы сейчас вообще дубликаты какие-нибудь? А исходные, так сказать, экземпляры давно уже не существуют?
– Бефобастрон его знает. Мы вряд ли способны проверить, – сказал я. – Да и не стоит. Попытка может кончиться загородной лечебницей. Примеры приводить?
Как всякий разумный человек, Фима не до конца был уверен в своем психическом здоровье. Особенно побывав в засыпанном «спасательном гробике» на глубине в полтора километра. Поэтому он поежился, опять усмехнулся и осторожно замолчал.
* * *
Мы остановились у супермаркета. Купили водку, черного хлеба, ташкентских помидоров и минералку. Потом
