Но Дрей был уверен — мир защитила воля Танцующей с ветром, умноженная его резонансным усилителем. Он не знал, что сделала его Женщина, наложив свое сознание на мощь освобожденных им стихий. Создала непроницаемый щит над атмосферой или перенаправила энергию, поменяла местами пространства, сотворила в глубине космоса сферу бушующих изотопов диаметром с нашу планету. Учитель не мог даже предположить, как Вера, Танцующая, Его Женщина, могла такое сделать — он был механистом и строил механизмы, а из высших Чувств смог проникнуться только Любовью. Но это, как известно, не способствует познанию.
Вера же не успела ничего объяснить. Она умерла от истощения — проведя год в фокусе триангуляции его Машины. Через мгновение после того, как небо опять стало Голубым. Тогда он ушел — о теле Танцующей было кому позаботиться. Отключил генераторы и ушел. А Машина осталась.
— Трогательная история… — Венедис вздохнула. — И если она хотя бы наполовину правдива, человек, сумевший настроить свои мысли на машинное излучение, заслуживает, чтобы его почитали как бога.
— Как и создателя Механизма, настолько гармоничного, что не искажает сознание. Машина Дрея — это усилитель желаний.
И если его запустить и возжелать переместиться из одной точки в другую… Правильно захотеть, как это сможет сделать только Венедис… Старьевщик развел руками — если таков ответ, увиденный Гекатой, то механист его дал.
А других предложений не последовало.
Убийца не спорил.
Килим, по своему обыкновению, наблюдал, слушал и молчал. Идти на Валаам вместе со всеми он посчитал само собой разумеющимся.
— Зачем оно тебе? — пытался увещевать Старьевщик.
— Пойду, — немногословно настаивал вогул.
— Пускай идет, — соглашалась Венедис. — Он — Голос.
И то, что Голос у их компании такой молчаливый. Девушку не смущало. Механист подозревал, что Килима она оставляет в группе только для того, чтобы число участников соответствовало количеству занимавших ее воображение карт. Какая-нибудь новая идея.
Насчет маршрута Богдан не сомневался:
— Чего там идти? До Онеги ходил — триста верст, там до Ладоги где-то сто еще. И по льду чуть.
Венедис поинтересовалась, хорошо ли ему известна дорога.
— Сколько той планеты… — то ли пошутил, то ли серьезно ответил Убийца.
Старьевщик посетовал, что неплохо бы покопаться в завалах древнего оборудования — надоело быть глухим, слепым и беззубым перед лицом возможной опасности.
— И зачем тебе вся эта электроника? — добавила Венди. — Будешь только внимание привлекать.
По данному поводу Вик всегда придерживался собственного мнения и свою механистскую силу предпочитал демонстрировать издалека — множество неприятностей разрешалось в зародыше. А для устранения оставшихся, не разрешенных сразу проблем потом не требовалось тратить время на разогрев аппаратуры.
Богдан отмахнулся:
— Всего день-два поковыряться? Твой Дрей Палыч у меня год с паяльником просидел. Думаешь, после него что-нибудь стоящее осталось?
После Учителя — навряд ли…
Все-таки аргументы Убийцы оказались более убедительными. Правду говоря, с таким арсеналом путешествовать в группе обременительно. Для спутников. Особенно если они видоки. И чем они сильнее, тем для них же хуже. Старьевщик сам понемногу привыкал и уже не представлял себя без амулетов, как извлеченная из раковины улитка. Может быть, не чувствуй он Давящего, стоило иногда отключать даже этот последний, в зубе, и являть на всеобщее обозрение тени своего нежного и боязливого сознания. Впрочем, это навряд ли.
К тому же оставались еще две стрельбы с неплохим запасом пороха и пуль практически на любой вкус. Включая хрустальную.
Одним словом, странствовать опять пришлось чуть ли не налегке.
В самом понятии «дальняя дорога» полно мистики. В дороге настоящее становится прошедшим после каждого шага. Вчера измеряется в километрах. Завтра грезится новизной. Новыми местами, новыми впечатлениями, новыми людьми. Будущим. Когда у человека нет будущего, значит, он остановился. Любая дорога меняет человека, и никто никогда не оканчивает свой путь таким, каким его начинал. Дорога, путь — да, это жизнь.
И чем тяжелее дорога, тем сладостнее отдых.
Убийца вел группу так, что его подопечные вовсю наслаждались жизнью — за несколько минут между ужином и провалом в сон.
Лыжню всегда прокладывал Богдан — он маячил впереди, шел по целине так уверенно, словно это остальные давили наст, а он скользил по накатанной. Внутренний компас Убийцы работал, как на гироскопах, — Вик поначалу, когда темнело, сверял армиллярную сферу со звездами и дивился точности направлений. Потом оставил эту затею — понял, что бесполезно искать погрешности, Да и попросту не успевал, усталость валила с ног практически мгновенно.
И отсутствию сновидений механист совсем не удивлялся. Чего там — даже разговаривать по пути не было ни сил, ни желания. С тоской вспоминал милые седалищу нарты и безотказных оленяшек.
В дороге Убийцы мистики не было никакой, а только эксплуатация и издевательство над организмом. И скорость. Или Богдан всегда так ходил? До Онеги. А потом точно так же, с языками на плечах, — до Ладоги. И по льду озера, без ориентиров, через торосы и сквозь непроглядную поземку — в никуда.
Потому что Валаам — это остров, и найти его в слепящей заснеженной пустыне не так просто. Но Богдан был другого мнения.
— Вслушайся, — посоветовал он Венедис в перерывах между завываниями ветра, — место очень старое, намоленное, должно чувствоваться издалека.
Девушка услышала — чистоту и свежесть, а когда неожиданно угомонилась вьюга перед группой покрытых лесом островов, чем-то похожим проникся и Старьевщик. Наверное, даже вечный раздражающий фон, выносимый для механиста, тут звучал потише.
Это что — святость?
— Не думаю, — возразила Венди. — Нечто другое. Как будто здесь недавно… проветривали.
Килим подтвердил — слишком ничего не слышно из того, что всегда есть. Однако, странно. Убийца непонимающе согласился — вот он ни грамма не чувствовал ни из того, что есть, ни из того, чего нету.
— Шевелим ногами к этим колокольням, мне ночевать под торосами не улыбается!
Зрению Богдана стоило позавидовать — различить выглядывающие то тут, то там над верхушками сосен полуразрушенные башенки Вик смог, только когда расстояние сократилось вдвое. Еще немного потоптав снег, механист определил, что одна из колоколен выглядит выше и ухоженнее — белый купол недавно подправлен, а рядом, пониже, виднеются еще маковки, отдаленно напоминающие минареты. Несомненно — обжитые, и вьющийся над ними дымок ожидания не обманывал.
