косы, а? Как в институте?
Я соглашаюсь. Алинкины волосы я заплетала тысячу раз и знаю, какую прическу ей лучше сделать. Через пятнадцать минут на меня через зеркало смотрит ее довольная мордаха. А я делаю последние штрихи. Закалываю цветы на корзинке из кос, светло-зелёные, в тон платью.
Не нужно быть особым интеллектуалом, и так понятно, что меня усаживают за стол рядом с Гришей. Праздник для нас начинается в шесть. Как говорит Алинка, чтобы все успеть. Мы поочередно пробуем все блюда, расхваливая мастерство наших поваров, Юлька налегает на фрукты, я с удовольствием жую баранину, запечённую с айвой.
Алинка без умолку тараторит, а Гриша, не поддерживая мужчин в выпивке, болтает с сестрой и ненавязчиво ухаживает за мной. И мне это, к удивлению, нравится. Эта тихая семейная атмосфера, эти вкусности, этот запах Нового года. И я чувствую, что потихоньку меня начинает отпускать. Я уже совсем чуть-чуть перестаю ненавидеть этот праздник и втайне надеюсь, что он будет нормальным. Скучать и грустить мне сегодня точно никто не даст.
Через час мы решаем поиграть, Алинка достает заготовки для конкурсов. Хитро мне подмигивает, и я понимаю:" Понеслось!"
Она ведь и в институте была активисткой, выдумщицей и постановщицей всех забав. Ничего не изменилось. Конкурсы у нее такие же бесшабашные и еще почти два часа мы хохотали до упаду, выполняя задания. Танцевали, читали переделанные на взрослый лад стихи на стульчике у елки, получали призы и веселились на всю катушку. Стоит ли говорить, что там, где можно было меня столкнуть с Гришей, Алинка это виртуозно проворачивала. Но в какой-то момент я и сопротивляться перестала. Мой напарник на этот вечер был предельно вежлив, галантен, не переступал черту дозволенного и был, на мой взгляд, абсолютно доволен тем, что нас снова и снова ставят в пару. Лишь один раз я взбрыкнула, выдав, что нечестно играть состоявшимися парами и пора меняться. Вцепилась в Семеныча, как краб перед кипятком, и обаятельно во все зубы выдала свой оскал Алинке. Та, поняв, что немного перегибает палку, выдала новую порцию конкурсов. В завершение был танец. Но тут меня предал Семеныч, прошептав на ухо, что Юлька снова дуется.
– Прости, мне придётся вернуть тебя нашему герою.
Я киваю и отчего-то начинаю дрожать. Потому что сейчас для меня настанет момент откровения. За исключением дурацких нелепых репетиций перед выпускным и одного топтания на месте с Игорем под музыку в баре, я ни разу ни с кем не танцевала. Кажется, Гришу тоже потряхивает. Значит, волнуюсь не я одна. Это отчего-то радует. Но я все равно цепляюсь за его рубашку слишком сильно, а Гриша, словно ничего не замечая, серьёзно смотрит на меня и кладет свои огромные горячие ладони на мою спину, прожигая тонкую ткань платья насквозь. И это мне немного помогает – я вдруг успокаиваюсь, и сама себе удивляюсь. Мне совсем непротивно. Не хочется скинуть его руки, не хочется убежать. Еще миг, и Гриша облегченно вздыхает, словно умеет читать по лицу все, что у меня на душе. Музыка уже давно звучит, и мы наконец-то начинаем двигаться, неторопливо, впитывая тепло друг друга, прислушиваясь к дыханию, разбирая по ноткам смешавшиеся запахи тел. Мне уютно, хорошо. И я тихо радуюсь. Наверное, не так уж и трудно поставить точку. Если захотеть.
Еще несколько часов нашего праздника кажутся мне особым хаосом, потому что Паша и Семеныч успевают прилично принять на грудь, Юлька пару раз уходит в комнату отдыхать, а Алинка приседает нам с Гришей на уши. После нескольких бокалов вина ее точно невозможно заставить замолчать. Но это не напрягает. Мы с удовольствием поддерживаем с ней беседу, потому что она, как буфер, не дает нам чувствовать напряжение, все еще сквозившее между нами.
Несколько раз выходим во двор, подышать. При этом каждый раз меня обувает-одевает Гриша, и я настолько это остро воспринимаю, что мои бордовые щеки вызывают у Алинки смех. А за ней хохочут и остальные. И я понимаю, что все за нами чуточку наблюдают и, кажется, чего-то ждут.
Настроение не угасает ни на минуту, и мы снова и снова едим, пьем, играем, танцуем, веселимся. За час до заветной полуночи Пашка вдруг просит слово.
– У нас традиция есть. Гриша знает, а ты, Настя, еще нет. Мы вот примерно в это время, на пороге Нового года, оставляем свои сожаления здесь, в старом году. Каждый говорит о том, что стоит перечеркнуть, забыть, чтобы не тащить с собой. Ну и немного себя за это простить. Это, конечно, нелегко, вот так перед другими открываться. Но я, как врач, точно знаю, что это очень полезно. Так что, начинаем. Я первый, а дальше по кругу.
И в этот момент из меня вышибает дух. Мысленно мечусь от полки к полке в своей голове, на которых тихонечко дрыхнут мои тараканы, и пытаюсь понять, о чем же я больше всего сожалею. А когда нахожу, то сама себе удивляюсь. Потому что я решила, что точка. А получается, как будто снова какая-то запятая…
После Пашкиных откровений встает Семеныч, затем Алинка и Юля, потом Гриша.
Его сожаление выглядит совсем просто: "Жаль, что я так редко сюда приезжал и не нашел в себе смелости завершить начатое. Хотя, оказывается, все было так просто…"
Алинка вдруг подозрительно всхлипывает, прижимая руку ко рту, виновато улыбается, а Гриша неожиданно опрокидывает в себя первую рюмку коньяка.
Ну вот, теперь моя очередь.
Я встаю неуверенно. Но мне теперь стыдно промолчать. От этих людей я услышала очень личное и мне тоже придется поделиться чем-то сокровенным. Вздыхаю, тереблю салфетку и еле слышно начинаю:
– У меня были письма. Очень дорогие сердцу. Для меня от самого близкого человека. Но я однажды испугалась, что их кто-то увидит и прочтет. Вернее, не кто-то, а мама. Я так сильно почему-то испугалась. Глупость, конечно. Но ровно за несколько дней до Нового года я их сожгла. И всю жизнь об этом жалею.
Грохот стула заставил меня обернуться. Рядом стаял взлохмаченный Гриша. Я, ничего не понимая, обернулась, чтобы взглянуть на подругу. Что я не так сказала? Но она напугала меня еще больше своей мертвецкой бледностью и слезами, готовыми вот-вот вырваться наружу.
– Когда это было, Насть? Скажи, это важно – еле слышно сипит Алинка.
Гробовая тишина и пристальный взгляд каждого присутствующего в этот момент меня просто ошеломили. Я бессвязно отвечаю, совершенно ничего не понимая:
– Одиннадцать лет назад.
