молодой и глупый.
— А потом?
— А потом поумнел. Вернулся на Родину, приехал в Россию. Мыл посуду в ресторане. Ай, сколько посуды я перемыл! Потом возил на рынок орехи и курагу… Хорошее было время… Теперь у меня свой маленький бизнес.
— Не прибедняйся уж, буржуй несчастный! — Гера поставил на огонь здоровенную кастрюлю с водой, — У Алишера восемь магазинов-складов в разных городах!
— Твоими молитвами, азиз, твоими молитвами! — заулыбался буржуй.
— Кстати, о посуде! Противень твой. Автора, как говорится на сцену!
— Никаких проблем, дорогой. Руки помнят, руки делают.
Алишер повернулся к Ваньке и от его глубоких карих глаз разбежались симпатичные лучики.
— Вы не смотрите, что наш Муратик такой суровый. Это снаружи. Внутри он нежен, как спелый персик!
— Персик! — Ванька прыснула от неожиданного сравнения.
— Сам ты — персик! — огрызнулся Герасим, — противень иди отскребай.
— Иду, дорогой, иду! Не нужно сердиться!
— Пеееерсик! — не унималась девушка, притопывая под столом ногами.
— Хватит копытом бить! Пойдём, пока пельмени варятся, прикину на тебя!
— Что прикинешь?
— Твоё будущее сногсшибательное платье, что же ещё. Давай, пошевеливайся!
— Если так разговаривать с очаровательными девушками, можно, таки, навсегда остаться холостяком, — прокартавил им вслед молчавший до сих пор Яков Семёнович.
Герасим включил свет.
— Заказов много. Завал совсем, — пояснил он невероятный бардак, царивший в мастерской.
Ванька покосилась на груду школьной формы. Что-то было сшито полностью, каким-то пиджачкам не хватало рукава или ворота, юбкам — пояса или кокетки.
— Мне снова раздеваться? — замялась Ванька.
— Нет, зачем же! Если собираешься носить платье поверх джинсов и свитера, то оставайся так.
— Понятно.
— Понятно, так раздевайся быстрее. Я голодный как собака.
— И нежный, как персик!
— А булавку в задницу?
— Не надо!
— Вот, и договорились!
Тонкий трикотажный свитерок никак не хотел стаскиваться, но, наконец, сдался и был отправлен на стул в смятом виде в наказание за упрямство.
— Что с тобой?!
Ванька вздрогнула и машинально прикрыла грудь руками.
— Что?!
— Это я тебя спрашиваю! Никак не могу понять…, ты постриглась что ли?
— Ну, да. Позавчера после работы. Красивая? — она дурашливо повертелась, демонстрируя новую стрижку.
— Красивая, красивая! А за волосы не переживай, отрастут, не зубы.
Ванька обиженно фыркнула и нахохлилась, как замёрзший воробей.
— Персик, персик, я тебя съем!
— Не сутулься и руки опусти.
Герасим набросил на худенькие плечи несколько лоскутов уже знакомой оливковой ткани, скрепил булавками и отступил на пару шагов.
— Вот, примерно так! Посмотри, вон зеркало! Ну, как тебе?
— Не знаю…, — она косилась на своё отражение как в детстве на новых подружек, с которыми знакомилась на детской площадке по наущению родителей. Что-то любопытное, но чужое.
— Как-то не понятно…
— Что непонятного-то? Всё сидит! Точно говорят, что дураку пол работы не показывают.
— Да не, — Ванька отчаянно пыталась сформулировать, — сидеть-то сидит, но оно какое-то не моё. Я обычно другое ношу, а в этом я… Даже не знаю, как сказать.
— Женственная, — подсказал Герасим, — так это не самая большая беда, которая могла с тобой случиться. Самая большая — это те, не понятно с кого снятые портки, в которых ты была тогда на рынке.
— Ничего ты не понимаешь в моде! Этот стиль называется унисекс.
— Этот «стиль» не имеет к сексу никакого отношения, поверь мне.
— Тебе, конечно виднее! Человеку в синих джинсах и красно-зелёной клетчатой рубашке женщины, наверно, проходу не дают.
Герасим начал молча стаскивать с Ваньки щетинящуюся булавками ткань. Девушка снова посмотрела на школьную форму.
— Что косишь, как на пожар? Так, вот, выглядят нынче девочки-школьницы.
— А девочки-то где?
— Не понял…
— Ну, форма здесь, а школьницы, которые в ней были, где? Ещё рукава оторваны…
— Ну, и фантазия у тебя, Анна Андреевна! Не было в ней пока никого, и рукавов не было.
— Это ты знаешь. А на тех, кто не знает, это навевает мрачные мысли.
— На меня тоже навевает. Начинаю думать, что никогда не покончу с этим чертовым заказом.
— Покончишь когда-нибудь, — Ванька легкомысленно махнула рукой, потом, вдруг, как-то резко посерьёзнела, замерла, глядя куда-то в угол, — А потом что?
— Когда «потом»?
— Когда покончишь.
— Получу деньги, куплю рубашку в тон джинсам, — попытался отшутиться Герасим.
— Нет, я серьёзно. Ты насовсем вернулся или как?
Герасим взлохматил свои, и без того похожие на размётанный стог сена волосы.
— А это, Анна Андреевна, как говорится, «как фишка ляжет».
— Понятно…
— А раз понятно, то пойдём пельмени лопать!
Ванька послушно направилась к двери.
— Клёпа!
— А?
— Штаны надень! А то, Семёныча удар хватит.
На столе, помимо супницы с дымящимися ароматными пельменями красовалась запотевшая бутылка водки.
— Вы, Анечка, простите стариков за склонность к нездоровому образу жизни, — прокомментировал Яков Семёнович этот натюрморт, — а для Вас, прелестное дитя, Алишер может заварить свой фирменный чай.
— Охсфоохсхий! — промычал Гера, пытаясь прожевать горяченный пельмень.
— Сметанки добавь, азиз. Обожжешься.
— Похно!
— Самое время!
Алишер заботливо приправил герину порцию густой жирной сметаной.
— А почему это мне чаю! — запоздало возмутилась Ванька.
Она возмутилась бы раньше, но была занята размазыванием крепко замороженного куска масла по своим пельменям.
— Я уже вполне совершеннолетняя.
— Если бы я не понимал женских намёков, то до сих пор остался бы неженатым, — Яков Семёнович любезно улыбнулся, демонстрируя два прекрасных золотых зуба, — но я, к несчастью, понимаю.
Он поставил на стол четвёртую стопку из синеватого стекла и наполнил её до краёв.
— Ну, — хозяин дома чуть привстал с массивного табурета, — Вздрогнули!
Наступление темноты ознаменовалось откупориванием второй бутылки с живительной влагой.
— А потом, — продолжал слегка размякший Яков Семёнович, — я устроился на работу.
— О! Мой папа тоже после школы на завод учеником пошёл. Пока в армию не призвали.
— Я трудоустроился не так, чтобы прямо на завод. Не питаю, видите ли, похвальной склонности к производству материальных ценностей. Но сами ценности весьма уважаю. Кроме того, обладаю некоторым художественным чутьём. Уж, простите старику неуместное хвастовство. Потому первое моё рабочее место было за прилавком антикварного магазина.
— Ой! Антиквар! Как здорово! Никогда не видела живого антиквара. А можно я вас потрогаю? Вдруг вы не настоящий?!
— Только безумец отказался бы выполнить вашу просьбу, милое дитя!
Яков Семёнович любезно выдвинул плечо навстречу маленькому пальчику.
— Ты бы закусывала, Клёпа! — проворчал Герасим, — а то, тащи тебя потом домой!
— Ещё чего! — возмутилась тёзка великой царицы, — я трезвая, просто весёлая. К тому же, может ты не слышал, но человечество давно изобрело такси. Продолжайте, пожалуйста, Яков Семёнович, ужасно интересно. Надо же! Антиквар!
— Это в прошлом, как и моя пышная шевелюра. Я был хорошим мальчиком из приличной семьи, и дела мои шли превосходно. Я только стал старшим продавцом,
