очень удивилась такому домику для собаки, но поразмыслив, решила, что всё правильно: пёс был большой и очень умный. А сухой корм не любил — вот и готовил себе на плитке…
Рамзес охранял участок, дом и их с тёткой — такая у него была работа.
Так вот: спустившись по водосточной трубе, Маша постучалась в гости к Рамзесу и они здорово повыли на луну…
А потом прибежала тётка и пришлось замолчать.
Нет, тётка даже не ругалась.
Просто сказала:
— Ладно Маша, но от тебя, Рамзес, я такого безответственного поведения не ожидала… — и ушла обратно на кухню, к своим детективам.
— Промашка вышла, — вздохнул Рамзес, когда тётка ушла. — Так что прости, малая, выть больше не будем. Иди-ка ты лучше спать…
На рык Алесан Сергеича сбежались сразу три «звезды».
Окружив хозяина, они принялись хлопотать: одна стащила с его плеч и куда-то унесла тяжелый кожаный плащ, другая в это время набивала и раскуривала трубку, третья примчалась с тёплым шелковым халатом.
— Если б я был султан, я б имел трёх жен, — тихонько пропела Маша.
Тётка обожала старые фильмы. И детективы.
Работа у неё была странная: физик-ядерщик. Что это означает конкретно, Маша не знала.
Но сделала вывод, что свободного времени эта работа оставляет прорву — тётка только и делала, что читала.
«Поиск аксионоподобных частиц на большом адронном коллайдере» — так называлась её любимая книжка.
Из всего названия Маша поняла два слова: «поиск» и «большой». И сделала единственно верный вывод: поисками занимаются следователи — она видела в кино. Значит, тётка читает детектив про большое преступление…
— Не жены это, — с большим знанием дела заявил Терентий. — Сотрудницы агентства: Антигона, Афина и Амальтея.
Во здесь Маша просто не могла не позавидовать.
Когда тебе почти девять, пора уже завести нормальное взрослое имя.
Ну что это такое, в конце-концов? Машка-промокашка, Машка-чебурашка, Машка-ка… ладно, не будем о грустном.
Вот звали бы её, как одну из сестричек. Или даже лучше: Тиффани. Или Эсмеральда.
Эсмеральда Кукушкина. Звучит, а? Интересно: а тётка согласится звать её Эсмеральдой?..
У белобрысого Сашхена на втором этаже зазвонил телефон — трель была слышна даже сквозь закрытое окно.
Тот выскочил откуда-то в одном полотенце, споткнулся — раздался беззвучный грохот рухнувшего на пол тела, и Маша на всякий случай прикрыла глаза ладошками: а вдруг он встанет без… ну, без полотенца.
Но нет.
Сашхен поднялся уже в штанах — стильных потёртых джинсах — и принялся шарить по карманам куртки в поисках телефона.
— Да! — крикнул он в трубку так, что Маша сразу представила укоризненный тёткин взгляд. — Уже едем.
И забыв выключить свет, Сашхен ссыпался вниз — его мокрая, и от того сероватая шевелюра мелькнула внизу.
Бросив пару слов Алесан Сергеичу, белобрысый выкатился на крыльцо, уже в чёрной куртке и опять с саквояжем подмышкой.
Когда он протянул руку, чтобы закрыть дверь, пола куртки распахнулась и в лунном свете Маша заметила отблеск металла.
— Недоохотились, видать, — прокомментировал, нахохлившись, мыш.
А через пару мгновений за домом соседей взревело, фыркнуло, и на дорожку выехал огромный, как кит, внедорожник.
Маша чуть не завизжала от восторга — такие она видела только в кино, и вживую узреть чудо из чудес даже не надеялась.
Для себя она давно поняла: существуют как бы два мира.
Мир кино и мир обычных людей.
В кино красивые и хорошо одетые артисты пьют вкусное шампанское и катаются на крутых тачках. У них очень весёлая жизнь: им позволено носить оружие и стрелять, в кого хочется.
В то время как в обычной жизни, когда Дениска Серебряков смастерил пугач и все они, по-очереди, палили из него по пустым пивным банкам на пустыре — пугач отобрали. И всех участников соревнований оставили без сладкого, хотя это было страшно несправедливо: пивные банки — это ж не люди, и чего сыр-бор разводить?..
Сейчас Маша остро ощущала свою исключительность. Вдруг, неожиданно, она оказалась одной ногой в потустороннем киношном мире, и вполне возможно, если повезёт, совсем скоро увидит не только крутую тачку, а и настоящий пистолет.
Задохнувшись от открывающихся перспектив, Маша испытала нечто вроде благодарности к тётке: ведь несмотря на общую недалёкость, ей всё же хватило ума поселиться рядом с такими интересными людьми…
На крыльцо тем временем высыпали сестрички и Алесан Сергеич.
— Будьте осторожней, шеф, — сказала та, у которой на голове была рыжая гуля, похожая на луковку.
Подняв руки, она повесила на шею шефу что-то тяжелое, металлическое…
Автомат! — с замиранием сердца констатировала Маша. — Хотя нет, — она тут же сникла. — Всего лишь термос.
— Ночные экскурсии на сегодня отменяются, — шеф клюнул в лобик каждую из сестричек. Та, что с дредами, широко перекрестила его щепотью. — Заприте двери и окна. И чтоб ни гу-гу.
Он бодро вскочил на подножку железного монстра. За рулём сидел белобрысый с дивчячьим именем.
— Мы знаем правила, шеф, — крикнула синеволосая.
Маша посмотрела на одну из своих косичек.
Коричневый — вот что можно было сказать об этом цвете. И всё.
В кино у девушек всегда были светлые волосы — как у Ксюши Тищенко из детдома. И голубые глаза.
Ксюша всегда так и говорила: вырасту — сделаюсь артисткой. Самой знаменитой.
Не по возрасту здравомыслящая Маша понимала: её-то в артистки никто не возьмёт. Коричневые волосы, коричневые глаза… А ещё веснушки.
У киноартисток всегда была белая, с чуть розоватым жемчужным отливом, кожа.
Но вот прямо сейчас, навалившись пузом на подоконник, Маша ощущала своё неизмеримое превосходство над блондинкой Ксюшей…
— Ни пуха, шеф, — рыженькая коротко махнула рукой.
Как только Алесан Сергеич захлопнул дверцу, монстр взревел и выскочил из ворот, которые плавно и бесшумно закрылись сами собой.
На крылечке больше никого не было — пока Маша смотрела вслед автомобилю, сестрички исчезли в доме и вестимо, закрыли дверь на засов.
— Ну, я полетел, — возвестил мыш Терентий. — Утро близко, а у меня ещё много дел.
— Спокойной ночи, — вежливо сказала Терентию Маша.
Про себя она решила, что ни за что и никуда с подоконника не уйдёт. Если уж пошла такая пруха, грех дрыхнуть: авось, ещё что-нибудь интересненькое случится.
Стопроцентно, это лучше тёткиных детективов, — думала она, моргая внезапно потяжелевшими веками.
Маша не заметила, как голова опустилась на скрещенные руки, а глаза сами собой закрылись.
Сквозь сон она слышала, как тихонько стучит когтями по деревянному настилу пёс Рамзес и шумят машины на далёком проспекте…
Проснулась рывком, оттого, что замёрзла.
Нос казался сосулькой, щеки онемели.
Одеяло сползло с головы, и мороз щипал розовые оголённые ушки…
Нагорит от тётки, — подумала Маша и последний раз глянула в окно.
По саду плыл предутренний туман.
Кусты сирени и жасмина беспомощно тянули голые ветки к небу — совсем как утопленники, которым никто не хочет помочь.
И вот один из них сдвинулся с места…
Ветер, — тут же решила Маша. — Чего только не покажется спросонок, а у страха глаза велики.
В детдоме паникёров не любили.
Дети вообще недоверчиво относятся к любителям раздувать из мухи слона. Напротив, в детских спальнях ценились выдержка, умение держать лицо — как у индейцев из Фенимора Купера — и искусство воспринимать действительность с показным равнодушием, реагируя, разве что, на внезапную раздачу шоколадных конфет. Что случалось не так уж часто, а значит, подпадало под категорию «бес-пренцедетный» — Маша не так давно выучила это трудное слово, и очень им гордилась.
Для верности она бегло осмотрела другие кусты — ни один из них не шевелился.
Ладно, может, это какой-то избирательный ветер, — сделала она скидку. — Мало ли, какие тут, в Питере, бывают ветры.
Услышав недавно, как продавщица в булочной называет Петербург Питером, Маша решила, что это очень круто. И вообще: городу так больше идёт.
Тем временем своевольный куст незаметно переместился с одного края клумбы на другой, а затем, просочившись сквозь забор между домами, появился уже на той стороне — во владениях соседей.
Значит, там в заборе дырка, — Маша внимательно осмотрела забор,
