вспомнишь. Не можешь не вспомнить.
Он надеялся, что в последние слова не просочилось отчаянье. Он надеялся, что Софи не отшатнется.
И на миг ему показалось, он чувствует запах цветов. А Софи наклонилась ближе, так что Гадес мог ощутить ее дыхание.
Она оставалась все той же Софи, которая не помнила себя до конца, но ее глаза на миг отразили тьму Подземного мира. Его тайны и шелковистую траву, говорящую о смерти – и жизни, неизбежно о жизни.
Голос Софи шелестел, подобно этой траве:
– Проведи меня. Покажи. Я тебе верю.
– Назови мое имя. Назови мое имя, которое принадлежит тебе.
Ему показалось, еще мгновение, еще имя – и она вспомнит, все и до конца. Но в этот момент со стороны дома раздалось:
– Софи?
Она отшатнулась и явно смутилась. Отвернулась и заторопилась, выбираясь из машины, скомкано пробормотав прощание и просьбу «держать в курсе». Гадес видел, что дверь дома распахнута и на пороге стоит мать Софи, видимо, заметившая их.
Руки Гадеса лежали на руле. Ему оставалось только завести машину и уехать, раствориться в ночи. Но он прорычал:
– Да в бездну!
Дверца машины оглушительно хлопнула, Гадес в несколько широких шагов прошел мимо почтового ящика, по дорожке к дому. Догнал Софи почти у самых ступеней, но смотрел не на нее, а на стоящую в дверях женщину.
Деметра ничуть не изменилась – да и с чего могла измениться богиня. Обычное, подчеркнуто домашнее платье с крупными красными маками. Спокойный взгляд, который кому-то мог показаться теплым, но Гадес знал, что это мед, патока, в которой застревают зазевавшиеся мухи.
– Добрый вечер, – поздоровалась Деметра холодно. – Видимо, я должна поблагодарить, что вы подвезли мою дочь?
– Вряд ли ты будешь благодарить меня.
Она посмотрела на Гадеса внимательно, и только ее глаза невольно расширились, когда она его узнала. Больше ничто не выдало ее эмоций.
– Не понимаю, о чем вы. Софи, иди к себе, мы поговорим позже.
– Но, мама…
– Иди!
Софи не возражала, прошла мимо матери, которая не отрывала взгляд от Гадеса. Поднялась по лестнице, но уходить не стала, притаившись на ступеньках.
Деметра этого явно не заметила, она в упор следила за хищной улыбкой Гадеса:
– Думала, ты явишься позже.
– А я не думал, что ты решишься скрывать от дочери ее истинную сущность.
– Я сделаю все, чтобы помочь Персефоне.
– Может, позволишь решать ей самой?
– Ей? – Деметра приподняла идеально очерченную бровь. – Ты соблазнил ее. Обманом заставил съесть тот гранат, привязал к Подземному миру. Не очень похоже на добровольное решение.
– Тебе всегда было проще так думать.
Пшеничные волосы Деметры были свиты в толстую косу, но сейчас словно сами по себе расплетались, тяжелыми волнами падая на плечо. И вместе с ними в воздухе искрилась и сила. Запах свежего хлеба, шелест спелых колосьев, тяжелых от зерна.
Гадес тоже не сдерживал холодной, темной ярости. Он ощущал, как она клубилась на кончиках его пальцев, свивалась в тенях у двери, которую Деметра сжимала рукой. Воздух между богами подрагивал и едва ли не искрил от напряжения.
– Ты ведь знаешь, что происходит, – глухо сказал Гадес. – Все знают. Кто-то убивает богов. Персефоне опасно не знать, кто она. Не владеть силой, не суметь защитить себя.
– Я смогу о ней позаботиться. Для нее безопаснее пока не помнить. Так сейчас она не богиня. Никто не распознает ее.
– Кроме меня.
– Кроме тебя.
Гадес хотел сказать, что это глупо. Даже если никто не может понять, кто такая Персефона, уж Деметру все знают. И понимают, кто ее дочь. Но одновременно с этим он вспомнил, как часто Деметра брала приемных детей, пока Персефона жила с Гадесом. Обычные человеческие дети, которые вырастали, жили и со временем умирали. Софи могут считать такой же.
Только Гадеса не удалось обмануть.
– Я защищу ее, – сказала Деметра, и ее сила опала, словно прячась. – И от тебя тоже.
И она захлопнула дверь перед так и стоящим на пороге Гадесом. Он еще чувствовал Персефону там, за стенами, ее сердце билось в такт его собственному. А потом он глубоко вздохнул и вернулся в машину. Возможно, показываться Деметре было ошибкой. Но он был рад снова посмотреть ей в лицо – хотя кое-что в этом мире точно не менялось столетиями, например маниакальное стремление Деметры «уберечь» дочь и навсегда оставить рядом с собой.
Без Персефоны машина казалась пустой, покинутой и холодной. Гадес включил печку, чтобы хоть немного согреться и вытравить ощущение промозглого вечера и чужой силы. Потер виски, пытаясь собраться с мыслями. А потом проверил телефон, заметив новое сообщение от Амона.
«Ему стало хуже».
Сидя на стуле, Аид расстегивает длинную молнию на спине платья. Персефона легко снимает ткань с плеч, позволяет ей упасть, шагает обратно к мужу. Обнимает его, ощущая дыхание Аида на своей коже.
– Устал? – мягко спрашивает она.
– Немного.
– Жаль, тебе пришлось участвовать в этом приеме сразу после возвращения с границ.
– У нас есть обязанности.
– Иногда мне кажется, у тебя их слишком много.
Аид усмехается, утыкается лбом в живот Персефоны:
– Сет купил новый бизнес, а Нефтида – платье. Зовут в гости.
– Прекрасно.
Его губы ласкают ее кожу, когда Персефона отстраняется, берет лицо Аида в ладони, заглядывает в глаза:
– Ты бы убил за меня? Ты бы умер за меня?
Он улыбается уголками губ, и эта улыбка острее ножей, острее оскала, это сотни клыков, скрытых за сдержанностью.
– Конечно.
– Лучше живи за меня.
Аид не отвечает. Убирает руки Персефоны, притягивает ее к себе, снова утыкаясь в ее живот. Пальцы Сеф зарываются в его волосы на затылке, ласкают, обещая целую жизнь – и множество жизней после.
Персефона почти не слышит негромкий голос Аида:
– Может, в этом весь смысл.
Софи думала, мать устроит скандал. Но, спускаясь к завтраку, ощутила приятные ароматы готовящейся еды. Усевшись на привычное место на кухне, Софи посмотрела в тарелку, где уже лежала парочка блинчиков и капелька вишневого джема.
Сняв с плиты сковородку, мать поправила занавески в цветочек и уселась напротив.
– Сегодня придет мисс Стэнфорд, я проведу гадание. Понадобятся камни и розмарин. Срежешь пару стеблей?
Софи подняла глаза от тарелки на мать:
– Ты серьезно?
– Можешь и три. Пригодится. И дай мне свой телефон.
Теперь Софи смотрела с недоумением, но, судя по всему, мать говорила абсолютно серьезно, взяв в руки нож с вилкой и аккуратно отрезая маленькие кусочки от своего блинчика.
– Телефон, – повторила Софи. – Зачем?
– Чтобы ты не могла общаться с теми, с кем не стоит.
