решив, что изредка и, правда, мог бы наведываться в этот дом.
Они просидели до позднего вечера, потихоньку опустошая графин с наливкой, преимущественно, конечно, усилиями деда и батюшки.
В конечном итоге батюшка был не в состоянии куда-либо идти и его решили оставить спать на диване. Дед тоже храпел, а бабушку Костя отправил отдыхать сам.
– Мы с Васей управимся с посудой, иди. Ты готовила, теперь отдыхай, – улыбнулся он.
– Не засиживайтесь, тебе завтра на автобус, – напомнила бабушка, потрепав его по волосам, а потом, зайдя за шторку, тайком перекрестила внука.
Когда в доме все стихло, Вася шагнул к Косте и обнял его.
– Не грусти, – шепнул он, их лбы соприкоснулись.
Луна светила необыкновенно ярко, даже свет дополнительный не был нужен.
– Не могу, – ответил Костя глухо, впервые ощутив, как горло сдавило. Он не помнил, когда в последний раз плакал, но сейчас вдруг хотелось. – Ты ведь тоже будешь грустить, правда? – спросил он.
Как всегда легко считав его эмоции, Василек запутался пальцами в его светлых волосах, нежно помассировал голову и подул на челку, помогая чувствам вырваться наружу, а когда по щеке Кости покатилась слезинка и сверкнула в лунном свете, собрал ее губами.
– Ты увозишь с собой мое сердце, – тихо ответил он.
– Зато оставляю тебе свое, – всхлипнул Костя, попытавшись улыбнуться.
Он не так представлял себе их последнюю ночь, но когда на следующий день он трясся во все том же древнем ЛиАЗике, который его привез сюда два месяца назад, он мог вспомнить только щемящую нежность.
Они не ложились до утра, но ничего кроме поцелуев не было. Костя выплакал на груди у Васи всю свою тоску, обиду, несправедливость и даже страх грядущего. Пока не осталась только пустота, которую Василек старался заполнить теплотой и любовью.
Костя оставил ему Левайсы, футболку и рубашку, чтобы ему было в чем приходить в деревню. И чтобы у него остались вещи, пахнущие Костей, как он сказал. Оставил и плеер с кассетами, и фотографии, забрав с собой только ту часть, где был Вася. И, конечно, тот рисунок. И все равно казалось недостаточно, все равно он боялся, что за два года он потеряет какую-то важную часть их обоих.
Костя обещал писать им всем, чтобы они знали, как у него дела. Чтобы и Василек знал, дед обещал об этом позаботиться, передавать письма. Самое первое Костя начал писать уже в вагоне электрички, раскрыв блокнот, где чистых страниц почти не было, с каждой на него смотрели наброски Василька.
"Дорогой Вася, прошло всего несколько часов с того момента, как я уехал, но я уже скучаю…"
Под темно-зеленым тентом КАМАЗа было душно, хотя задний полог и был отброшен. Последние несколько километров дорога была такая ухабистая, что ехать больше 20 километров в час он просто не мог, и под астраханским, даром, что апрельским солнцем, кузов нещадно нагрелся.
Костя стянул форменную кепку, рукавом вытер пот со лба и стал обмахиваться. Подумалось – сейчас армейский ёжик даже кстати.
Наконец, КАМАЗ въехал в высокие, кованые ворота, остановился, и прапорщик, ехавший в кабине, скомандовал выгружаться.
– Козырное местечко, – шепнул Вовка – Костин сослуживец, спрыгнув на землю.
И с ним сложно было не согласиться – участок, соток тридцать, был обнесен высоким забором, который уходил прямо к Волге, отрезая кусок берега.
– Не кисло товарищ генерал устроился, – согласился Костя, не в силах отвести взгляд от реки.
– Интересно, за какие такие заслуги перед Отечеством? – спросил Саня, еще один из их команды, отправленной в помощь генералу.
– Он просто очень любит Родину, а та любит его в ответ, – сказал Котик – еще один Костя из их взвода, только по фамилии Котиков, и чтобы их не путали, одного звали Костей, а второго Котиком.
– Да, всех родина любит по-разному, перед кем-то на колени встает, а кого-то нагибает, – философски заметил Вовка, хлопнув Котика по плечу.
– Так, бойцы, харе лясы точить, разгружайте палатку и устанавливайте, – скомандовал прапорщик, закуривая.
Как и большинство представителей этого звания, он был вороватый, но добрый – нужное никогда не зажимал.
– Нас вот нагибает, – буркнул Саня, но разговаривать было действительно некогда. С палаткой пришлось помучиться, и когда, наконец, все было готово, все были мокрые от пота.
– Как думаете, Волга еще холодная? – спросил Вовка, с носа которого капало.
– Конечно, – Саня глянул в том направлении и поежился. – Тепло-то пару дней, как пришло, вода еще не успела прогреться. Сейчас если только умыться, да ноги намочить.
– Товарищ прапорщик, а обед будет? – у Вовки было две особенности – неиссякаемый поток вопросов, он даже во сне иногда бормотал, и телосложение – в армию он пришел пухленьким, и даже за полгода службы, даром, что гоняли их, как сидоровых коз, не исхудал.
– Тебе б только пожрать, Кисляков! Когда надо, тогда и будет, – ответил прапорщик. – Сухпайки вам для чего дали? Любоваться на них? Через час команда будет. А пока идемте, покажу вам фронт работ.
Размахнулся генерал лихо, ничего не скажешь, один только фундамент был двадцать на двадцать, не говоря уже про два этажа вверх и подвал. Фундамент сделали еще в том году, за зиму он как раз отстоялся, и теперь предстояли основные строительные работы.
– Были инженеры, стали стройбатовцы, – усмехнулся Санек, вооружаясь ведром и лопатой.
– Да уж, много ума не надо, чтобы раствор замешивать, да таскать, – ответил Котик.
Костя вспомнил, как дед рассказывал про воровство песка с батюшкой и не удержался от улыбки. Почти полгода прошло, а словно в другой жизни было.
Как прапорщик и обещал, через час он дал команду к обеду.
Дежурный, которым, естественно, был Вовка, к их приходу разогрел консервы и заварил чай.
– Вот освоимся, я вам такую гречку с тушенкой забабахаю, – пообещал он, мечтательно облизывая ложку. – А если ещё и рис привезут…
– Ты думаешь, мы тут на все лето что ли? Через неделю обратно в часть отправят, – сказал Саня, умываясь из ведра с водой. Обедать было решено при входе в палатку, внутри было уж больно душно.
Костя сидел на бревнышке и без лишних слов расправлялся со своей порцией. По жизни он не любил есть с хлебом, но в армии либо так, либо ходишь голодным. Даже сгущенка превратилась в деликатес. Что уж вспоминать пирожки бабы Любы или клубнику горстями. Чуть подальше на участке стоял кунг, который заняли прапорщик и бригадир. Костя нутром чуял, что как только опустится вечер, кого-нибудь из них отправят в ближайшую деревню за
