дознавателю. – Константин Шпильман, вы его знаете.
Тот недоуменно похлопал глазами – очаровательная дама в красной шляпке в его мозгу никак не совмещалась со школьной училкой, а брат потерпевшего – с грозой всех маргиналов и мелких бандюков на районе, Костяном Десантурой.
Фамилию главы народной дружины дознаватель забыл, что немудрено: Константин предпочитал разделять работу и семью. Вот у дознавателя память и шалила.
Феличе было плевать на его память. И не плевать на то, что сейчас устроит тут Десантура. Он и так был не в восторге от того, что пришлось отдать младшего братишку в Школу.
Человеческая логика – то есть ее полное отсутствие – всегда восхищала Феличе. Константин сам учился в Школе и точно знал, что никто из педагогов никогда не причинит детям вреда. Что они, идиоты? Эти дети – единственная гарантия относительного мира и покоя в городе! Тем не менее Константин их боялся, не доверял и предпочел бы учить брата сам.
Он и учил.
Своими, армейскими, методами. От которых Миша дурел и терял адекватность.
Результат налицо. Мальчик стал добычей мусорщиков – это вполне в их духе, отыграться на младшем брате того, кто прижучивает их самих.
Феличе, как всегда, оказалась права. Едва зайдя в кабинет дознавателя, Константин окатил ее таким потоком боли и ненависти, круто замешанной на чувстве вины и бессилия, что можно было держать пари: в ее лице он нашел виноватого.
И от ее успокаивающего взгляда отшатнулся, едва креститься не начал. Будто это кому-то когда-то помогало!
Сенсей на всякий случай пошел с ним и с дознавателем. Мало ли, что на Константина найдет, когда увидит труп брата.
Оказалось, кстати караулил.
Вернулся Костя, держась за бурую холку. Не потому, конечно, что иначе бы упал, а чтобы занять руки. И ничем от него не пахло – ни горем, ни отчаянием, ни болью.
Совсем ничем. Пустотой.
Плохо. Лучше бы горевал, бушевал, грозился всех порвать, тогда удалось бы успокоить. А тут…
Костя остановился посреди кабинета, перемялся с ноги на ногу и, не глядя ни на Феличе, ни на Сенсея, ни на следователя, уронил:
– Мишка это. Документы при нем были, но документы что… их спереть можно. Ожог, главное. Я его сегодня с сигаретой поймал. А он ее прятать кинулся. В рукав. Ну и обжегся…
На миг от него полыхнуло горячей болью, но тут же погасло.
Феличе поморщилась.
Чем дольше будет копиться внутри, тем сильнее взорвется. Лишь бы только при ней взорвалось, а не дома и не в штаб-квартире дружины. С Константина станется поднять своих ребят и пойти мстить без разбора всем мусорщикам Петербурга. Возможно, именно этого и добивались те, кто затеял игру.
Заскучали, твари.
Феличе шепнула дознавателю:
– Отвези парня домой, пока не наделал дел.
Дознаватель кивнул. Наслышан о бешеном характере помощника правопорядка, раз не первый год работает в полиции.
Глава 10,
в которой волк не ест Красную Шапочку
Из участка Феличе с Сенсеем выбрались только на рассвете, усталые и измотанные донельзя. Бюрократия может вытянуть все нервы даже из того, у кого их вообще нет, что ж говорить про них двоих?
И словно мало было потрясений! Еще одно поджидало Феличе прямо на выходе из отделения.
Ничего на первый взгляд особенного. Подумаешь, яркая афиша на тумбе. Сколько их, таких афиш, по городу! Но все-таки притянуло взгляд, не могло не притянуть.
«Рахманинов. Прелюдии».
Господи, Рахманинов!
«Ты еще не забыла, как пахнет весна?» [37]
И наотмашь, по глазам, по нервам: Даниил Дунаев. Возвращение.
Нет, не может быть, невозможно! Оттуда, куда ушел Дунаев, не возвращаются!
Тогда что это? Злая шутка? Другой музыкант, взявший известное имя?!
Феличе заставила себя подойти к афише. Присмотреться.
Шальные глаза цвета кофе, узкое лицо, резкие черты – пожалуй, его дальний предок мог бы носить фамилию Риварес [38]… Его, бесспорно, узнает любой поклонник классической музыки. Зато уже никто и никогда не узнает в нем бродягу Прогонини.
Господи, как же это?..
В груди защемило, по щеке скатилась слеза.
Феличе смахнула ее прочь – еще не хватало плакать, словно девчонка шестнадцати лет!
Рядом зарычал Сенсей. Его тоже перехлестывало чужими эмоциями, еще чуть – и начнет бросаться на проезжающие машины, как деревенская шавка.
Черти бы взяли эту бюрократию и эти эмоции!
Феличе опустила руку на волчью холку. Вместе немного проще.
Нет, неправда.
Вместе намного проще. Вот и она уже куда спокойнее. Даже, пожалуй, веселее…
Она хмыкнула, вспомнив своих учеников. У них так – всегда. Сплошные эмоции, сплошные гормоны. То вверх, то вниз, без остановки. Подростки. Но справляются же! Пусть и с ее помощью…
Пока шли к дому Феличе, Сенсей тихо ворчал и порыкивал то на ворон, то на бродячих кошек. А на нерадивого дворника, бросившего метлу посреди тротуара, едва не кинулся.
– Нервы – не повод возвращаться к тому, от чего ты сбежал в лесах Оверни, – хмыкнула Феличе, хватая его за ошейник. – Тихо, собачка моя. Сидеть.
Сенсей хрюкнул и сел ей на ногу. Преданно заглянул в глаза. Вывалил язык – ну натуральная китайская зайка!
Феличе засмеялась.
Сейчас, после полиции, после этой афиши, ей было нужно – плакать, смеяться, избавиться от бури чужих эмоций хоть как-то. И Сенсей отлично знал как.
Внезапно подпрыгнув, он лизнул ее в лицо, едва не повалив на асфальт.
Бедняга дворник испугался, схватился за метлу – отогнать бешеную собаку с риском для жизни…
Но Феличе снова засмеялась, схватила волка за мохнатые щеки и смачно поцеловала в нос.
– Пошли домой, старая развратница, – проворчал Сенсей. – Не здесь же!
Обалдевший дворник смотрел им вслед – Красной Шапочке и Серому Волку, идущим по туманной питерской улице. Феличе даже на миг захотелось рассказать ему правильную сказку: о той осени в Оверни, когда одна девушка спасла Жеводанского Зверя от охотников, лесорубов, инквизиции и просто озверевших крестьян. Совсем затравили беднягу, свалили на него все грехи – от пропавших овец до загулявших жен. Нельзя же было бросить его на растерзание!
Она могла бы рассказать дворнику сказку о том, как Красная Шапочка и Волк подружились и дружат вот уже… Да кто их считает, эти годы! Все равно ничего по большому счету не меняется. Особенно привычка носить осенью красные шляпки.
Сенсей проснулся часа через три, отдохнувший и спокойный. Не одеваясь, пришел на кухню, где Феличе пила седьмую по счету чашку кофе – не то чтобы кофе ее бодрил, просто ей нравились простые человеческие радости.
