в виде Ренфилдова дневника?
Ответов у меня нет, могу лишь сказать, что я попался. Единственный ответ здесь – действовать как человек, безнадежно заблудившийся в лабиринте, то есть упорно двигаться вперед, чтобы рано или поздно из него выйти.
А в таком случае – разве очень уж неправильно с моей стороны будет взять своего рода творческий отпуск? Поездить повсюду? Выяснить правду о дневнике, о мистере Ренфилде, о взаимосвязи между настоящим и прошлым? Боюсь, это сделать необходимо. Не хочу никого разочаровывать. Но теперь у меня снова есть цель, важная миссия.
Я покину эту тесную комнату и отправлюсь на поиски сокрытого. Я найду Мартина Парлоу. Я все узнаю. И тогда наконец умолкнут все голоса, кричащие в моей голове.
Записка доктора Р. Дж. Харриса – преподобному Т. П. Огдену
19 декабря
Преподобный отец! В дополнение к нашей переписке касательно юного Харкера я хотел успокоить Вас. Однако не уверен, смогу ли полностью достичь этой цели.
Вчера я вызвал упомянутого мальчика в свой кабинет, и в назначенный час он предстал передо мной в самом кротком настроении духа. Не выказывал ни удивления, ни любопытства, не обнаруживал ни малейших признаков страха или трепета.
Я приступил к допросу относительно жуткого ритуала, о котором Вы говорили – и название которого, странное дело, выпало у меня из памяти.
– Что ты хотел сказать своим сочинением? – начал я. – По мнению капеллана, оно равносильно богохульству!
– Я просто хотел выполнить учебное задание, вот и все, – ответил мальчик. – У меня и в мыслях не было никого расстраивать.
В письменном виде эти слова производят впечатление насмешливых и дерзких, но в мальчике, сидевшем передо мной, не было ничего вызывающего. Напротив, он казался очень серьезным и искренним, даже наивным не по возрасту.
– Но откуда ты вообще узнал о таком обряде? – строго осведомился я.
Он пробормотал что-то насчет отцовской библиотеки (здесь Ваша догадка оказалась верной, преподобный), а также насчет содержания своих снов (это я предпочитаю оставить без внимания как детскую глупость).
– Значит, тебе нужно ограничить круг чтения, – сказал я. – Или по крайней мере советоваться со старшими при выборе книг. В твоем возрасте ум наиболее податлив и впечатлителен. Тебе ни в коем случае нельзя наполнять его вздором и чепухой.
Мои слова явно озадачили Харкера. В этом мальчике, безусловно, есть что-то странное – и у него определенно незаурядный интеллект.
– Вы упомянули мой ум, сэр…
– Да, конечно. Ведь это самая важная часть твоей личности, сынок. Ты должен обращаться с ним бережно и всегда думать о его здоровье.
Он уставился на меня по-совиному неподвижным взглядом и очень серьезно сказал:
– Мой ум разделен на две части. И они постоянно борются между собой. Свет против тьмы. Один отец против другого.
– Что, скажи на милость, ты имеешь в виду?
– У меня два отца, сэр, и оба говорят со мной… Один в жизни… другой… вот здесь. – И он – чудное дело! – постучал пальцем по виску.
Харкер еще много чего сказал, но почему-то сейчас я не могу вспомнить ни слова. Весь остальной наш разговор напрочь стерся из памяти.
Под конец я, разумеется, хорошенько выпорол мальчика, для его же блага. Нанес двенадцать ударов плетью, которые он вытерпел в мужественном молчании. Однако после наказания вид у него был весьма пристыженный и смущенный.
Будем надеяться, юный Харкер внял моему совету. Будем надеяться, грядущее Рождество утешит и успокоит его. Будем надеяться, эта неприятность осталась позади.
Р. Дж. Х.
P. S. Господин капеллан, даже не знаю почему, но мне очень хотелось бы, чтобы сегодня вечером Вы помолились о душе этого странного мальчика.
Дневник Мины Харкер
19 декабря. Еще один страшный удар обрушился на нас, еще одна трагедия разразилась, и наш маленький круг опять потрясен несчастьем. Когда же это кончится? Когда судьба сжалится над нами? Боюсь, не скоро. И без новых жертв нам не обойтись.
Два дня назад я оставила Джонатана заниматься своими рабочими делами, а сама села на поезд до Паддингтона. Эта часть путешествия была приятной, и мне удалось в одиночестве и покое забыться за чтением нескольких книг мистера Конрада [40], до которых раньше у меня все не доходили руки.
По своевременном прибытии в Лондон мне пришлось проехать несколько миль по подземной железной дороге, что продолжает разрастаться под улицами: скрытый от взгляда мир металла, пара и машинного масла, подобный ветвящимся венам под кожей города. Когда я, покорная обстоятельствам, стояла в вагоне среди своих сограждан, у меня вдруг возникло неодолимое желание выйти на следующей же станции, разыскать в Вестминстере Артура, занятого своими политическими играми, крепко взять его за руку и потащить с собой в поместье Годалминг, чтобы он выполнил свой самый главный и самый важный долг.
Однако я понимала, что у меня нет такого права и что, возможно даже, для подобного вмешательства уже слишком поздно. В конечном счете я решила, что лучше продолжить путь и оказать Кэрри всю посильную помощь. А теперь задаюсь вопросом, не гордыня ли мною двигала и нельзя ли было бы как-нибудь предотвратить трагедию, сделай я другой выбор.
На Виктории я поднялась на поверхность и, пробравшись сквозь вокзальную толчею, села на поезд до отдаленной деревни, где у вокзала меня будет ждать пролетка, чтобы доставить в Холмвудс. На сей раз народу в поезде было побольше, но я нашла пустое купе. Путешествие пролетело быстро, как-то слишком уж быстро. Вскоре после отправления, когда за окнами замелькали грязные фабричные предместья, буквы в книге начали расплываться перед моими глазами, и я незаметно погрузилась в сонное забытье. Очнувшись спустя неизвестное время, я обнаружила, что вид за окнами изменился: вместо дымных промышленных пейзажей Лондона глазам предстала вневременная картина сельской Англии зимой – голые бурые поля, мрачные живые изгороди, ряды безлистных деревьев. Я осознала, что мне привиделся сон. О ком-то из прошлого. О бедной Люси, моей подруге, которую милая Кэрри очень во многом напоминает. Нет ли в событиях странной симметрии? И не свидетельствует ли такая симметрия о существовании некоего плана?
Пока я сидела, уставившись в окно, по стеклу тихо застучал, а потом шумно забарабанил дождь. Ко времени, когда поезд прибыл на конечную станцию, с неба лило сплошными потоками. Никакая пролетка меня не ждала, и мне ничего не оставалось, как нанять за немалые деньги моторный экипаж, который, урча двигателем, стоял на крытой привокзальной стоянке. Его конные соперники, вне сомнения, ушли на перерыв из-за ненастной погоды.
За рулем сидел бледный, по-юношески прыщеватый молодой человек. Мне показалось, он новичок в шоферской
