мне.
– Не бойтесь, мадонна, я помогу вам…
Ага, как в прошлый раз? Нет уж, спасибо! Виола с трудом отвела взгляд от его мертвых глаз и этой жуткой рыбьей улыбки, сжала пальцы на мохнатом песьем загривке и одними губами скомандовала:
– Фас.
Пес словно только команды и ждал. Дернулся вперед, зарычал – и незнакомец отшатнулся, выругался и стал растворяться в тумане, пока не растворился совсем. Пес пролаял ему вслед что-то презрительное, повернул морду и лизнул Виолу в ладонь.
Заглянул в глаза, почудилось – вопросительно. Мол, что ты тут делаешь, совсем одна?
– Заблудилась я, – призналась Виола и почесала псу морду. – Может, ты знаешь, как отсюда выбраться?
Дурость, конечно, пса об этом спрашивать, а если больше некого?
Пес повернул морду набок, высунул язык и лукаво прищурил глаза. Встряхнулся, как после дождя. И потрусил вперед, поминутно оглядываясь. Мол, так уж и быть, провожу тебя, горе ты луковое.
Виола пошла следом. По той же улице, только мостовая была без дыр. Но и без асфальта. Снова под ногами были булыжники, а фонари не горели вовсе. И дома, кажется, были местами двухэтажные, и некоторых не хватало.
Впереди запахло рекой. Нева! Пес вывел ее к Неве, от реки-то она точно доберется до дому!
Она так обрадовалась, что совершенно забыла о мостовой и тапках.
Резкая боль прошила левую щиколотку, нога подломилась.
Все вокруг внезапно обрело невероятную ясность, а надежда на то, что ей снится сон, – истаяла, как рассветный туман. Петербуржский холод, особняки, стук копыт по мостовой, полосатая будка жандарма – все это существовало на самом деле, здесь и сейчас. И она сама тоже. Здесь и сейчас.
Как? Неважно. Почему? Тоже. Главное – добраться до дома наконец.
Пес помог ей не упасть, укоризненно глянул и лизнул ногу – мокрым горячим языком. И подставил холку, чтобы можно было опираться. Хороший пес. Добрый. Вот дойдет Виола до дому и кольцо колбасы ему подарит.
Где-то рядом каркнула спросонья ворона. Хлопнуло окно. Вдали, над Невой, раздался гудок – то ли заводской, то ли пароходный.
Она сделала шаг, другой. Нога болела, но наступать было можно. И тапочек не потерялся. Хоть от холода и сырости не защищает, но все лучше, чем босиком по камням.
Пока шла до Невы, почти не смотрела по сторонам. Отмечала только, что пейзаж неуловимо меняется. Словно сквозь старинную гравюру проступает современная фотография. Вот и вывеска с ятями уже не писанная маслом, а стеклянная с подсветкой. И в витрине ресторанчика не только пустой по рассветному времени столик со свежими цветами, но и забытый уборщицей пылесос. И свет фонарей – ярче, оранжевей. И откуда-то из домов слышится привычная мелодия будильника, и хлопает дверца автомобиля…
И по улице проезжает такая знакомая и родная оранжевая поливальная машина.
Поливальная машина обогнала их с псом и замедлила ход, включила щетки. Под ее бодрый шум Виола и вышла на набережную.
Нормальную, современную, совершенно пустую Университетскую набережную. Вон Адмиралтейство на другом берегу Невы, справа собор…
Словно в ответ ее мыслям ударил колокол, и звон поплыл над темной водой. А звону отозвался плеск.
Громкий, ритмичный. Неправильный. Река так не плещет. Только если весла…
Весла? Рыбак на рассветной Неве? Чушь какая, не может тут быть рыбака…
Виола покрепче сжала песий загривок и, почти забыв про больную ногу, подошла к самому парапету, перегнулась – взглянуть. И ахнула.
Совсем близко к парапету плыла гондола. Самая настоящая венецианская гондола, только не современная, а старинная, как на картинах. И гондольер был – как на картине, в старинной одежде, будто случайно заплыл с венецианского карнавала. На мысль о карнавале наводила не только одежда, но и маска: самая настоящая баута.
Захотелось ущипнуть себя за руку, чтобы убедиться – это все сон. Ладно разрушенные дома. Мало ли что могло в темноте померещиться, даже этот… с рыбьими глазами… тоже наверняка просто показался.
Но гондольер-то явно был реальным! Таким же реальным, как асфальт под ногами, как звук шин за спиной и туристический лайнер у причала на той стороне Невы.
Мимо Виолы прошуршали шаги. Легкие, игривые и абсолютно тут неуместные.
Она обернулась.
Позади по-прежнему расстилалось пустое шоссе, если не считать первых машин, летящих куда-то по своим утренним надобностям. Четырехрядное. На километр в обе стороны.
Теперь шаги слышались от реки.
Виола обернулась снова. И увидела ее – Коломбину! Ослепительно-яркая Коломбина в украшенной хрусталем и синими перьями полумаске шла вниз по лестнице, к самой воде. Вот чуть повернула голову, подмигнула Виоле, приложила палец к губам – к явно накрашенным губам.
Уф. Не галлюцинация. С чего бы галлюцинации красить губы? И не сон: во сне не бывает настолько холодно и не болит подвернутая щиколотка. И чихать не хочется.
Наверное, местные ролевики развлекаются с утра пораньше, пока некому их обсмеять.
И ладно. Просит Коломбина не приставать – не будем приставать. Домой надо. Срочно!..
Подумала – и осталась на месте. Любопытство, как известно, не порок. Холодно, конечно, до стука зубов, но простуда Виоле и так уже обеспечена, а когда еще такое увидишь?
Неудержимое воображение немедленно подсказало, что за серенаду будет петь этот гондольер: «А ты стоишь на берегу в синем платье…»
Непременно голосом Трофима!
Коломбина тихонько, словно колокольчик прозвенел, рассмеялась. А гондольер в самом деле запел про синее платье голосом Трофима:
– И, распахнув свои шальные объятья, ласкает нас морской прибой-бой-бой… – И почему-то очень обиженно посмотрел на Виолу.
Черный пес рядом фыркнул и боднул ее головой: иди, не отвлекай людей.
Виола послушалась. В самом деле, нехорошо мешать. Да и холодно до ужаса, и в носу хлюпает, а в горле першит. Сейчас бы горячего молока с медом и корицей, как делает Франсуа! И булочек, мягких свежих булочек!
Она брела наперерез редким машинам, держась за холку черного пса, а перед глазами так и стояли эти булочки, и красный колпачок, и даже слышался сердито-укоризненный голос старого лютена:
– Как же так, мадемуазель Виола, в такую сырость – и в тапочках!..
Внезапно стало так зябко и жалко Франсуа, который за нее беспокоится, и булочки, без нее наверняка уже остывшие. Она хлюпнула носом… и едва не упала, натолкнувшись на что-то… на кого-то…
– О-ла-ла, мадемуазель, вы совсем замерзли! – сказали таким родным и знакомым голосом, а красный колпачок обиженно закачался прямо перед ее носом. – Что я скажу мессиру Жану?!
«Франсуа! Я выбралась! Наконец-то!» – хотелось крикнуть ей, но от облегчения Виола разрыдалась, обняв старика и уткнувшись в его
