поднимаясь с кресла. — Мы сейчас же поедем с вами в храм, где вы получите столько сил, сколько потребуется.
— Но как же Людмила Федоровна? — робко возразил Лаврентий.
— Вряд ли ей станет лучше, если вы сломаетесь, — сурово ответил князь и повернулся ко мне. — Павел Филиппович, вам придется какое-то время обойтись без лекаря. Справитесь?
— Я подстрахую, — поддержала меня бабушка. — А ты езжай — он и впрямь нуждается в восстановлении.
— Пожалуй, в храм вашего лекаря лучше увезу я! — неожиданно вызвался Шуйский. — Насколько я понял, ваша болезная владеет огнем. И если она начнет шалить, то я вряд ли смогу ее остановить с моим цветом силы. А вот начальника охранки и судью она узнала — это я точно понял. Так что при ее пробуждении вам лучше быть рядом с ней.
— Вы правы, — согласился отец, пожимая ему руку. — Езжайте в Ипатьевский монастырь, там попросите Петра Попова и скажите, что приехали от меня…
Я удивленно воззрился на родича. А тот пожал плечами.
— Скажите, что наш семейный лекарь почти выгорел и ему требуется помощь.
Когда Шуйский вместе с Лаврентием вышли, я все же спросил:
— Ты общался с Петром?
Мужчина подошел к окну, взглянул наружу и не оборачиваясь произнес:
— Почему тебя это удивляет? Иногда мы все совершаем ошибки. Я не святой… И да — вполне мог посадить Попова без железных доказательств. Мы поговорили, я признал, что опирался лишь на косвенные улики. Петр же, в свою очередь, сказал, что если бы женщину не убил другой, то он сам бы обязательно пришиб ее при случае… Но это не оправдание мне, сын.
— Понимаю, — тихо сказал я. — И думаю, что тебе было не обязательно ехать к Петру.
— Я вполне мог просто признать ошибку в служебной записке, и на этом бы все разбирательство было кончено, — согласился отец. — Попов не имеет важной фамилии. Никто бы не наказал меня за то, что я сослал на каторгу простолюдина, у которого руки были по локоть в крови. Да и он сам не подавал жалоб, даже когда узнал о том, что душегуба его супруги нашли.
— Теперь он такой человек.
— Особенно меня задело это его заочное прощение. Выходит, что даже этот мужик, бывший каторжник, оказался благороднее меня! Я хотел приехать к нему и высказать ему все, что накипело у меня на душе. Мне приходилось чистить столицу от таких, как он. Я был вынужден ночевать на работе, прерываться только на еду и тренировки, чтобы спасти город от бродяг и бандитов… Они набрасывались на меня из-за углов, пытались убить, грозили тем, кто был мне дорог…
— Это были лихие времена, — подала голос бабушка.
Она подошла к князю и взяла его за руку.
— Ты поступал так, как должен был. Никто не осуждает тебя.
Филипп бросил на меня короткий потемневший взгляд.
— Она дело говорит, — я подошел к нему и положил ладонь на плечо. — И я не имел права. Прости, что наговорил тебе всякого…
— Ты был прав, Паша, — негромко ответил отец. — По-своему, конечно… Когда я начинал службу, то тоже был полон веры в людей и их права. И первый же добрый паренек, к которому я отнесся по-человечески, попытался меня зарезать. Тогда я его убил. Первый раз. Сам едва выбрался из того забытого Искупителем домишки. Чудом успел доехать до лекаря.
— А сколько таких добрых было потом… — с горечью пробормотала бабушка.
— Я долго верил в то, что могу кого-то спасти. Что должен быть правильным. А потом один из тех, кому я по-настоящему верил, пришел в наш дом.
В комнате стало теплее. Я оглянулся, но почти сразу же понял, что жар исходит от тела моего отца.
— Все хорошо, Филя, — княгиня прильнула к нему и коснулась лбом упрямого небритого подбородка. — Все это дела давно минувшие. Их не изменить. Не исправить. Надо жить дальше.
Отец повернулся ко мне и строго произнес:
— Однажды мы обязательно поговорим об этом!
— Хорошо, — согласился я.
— Этот Петр принял меня как старого друга, ни одним словом не упрекнул. Не взглянул с обидой. И позволил сказать все, что мне в тот момент было нужно.
— Ты был в своем праве, — кивнул я.
— Я собирался высказать ему всю свою боль. А в итоге мы рассуждали о времени, которое потеряли. О том, чего не вернуть, и о людях, которые ушли безвозвратно. И я покинул тот монастырь с легкой душой. А ведь думал, что у меня ее не осталось, что она уже истрепалась…
— Рад, что ты познакомился с новым Поповым, — сказал я. — Он показался мне хорошим человеком.
— Он сказал, что в этом есть и моя заслуга, — усмехнулся отец и запрокинул голову. — Странно все это… Я о том, что мы собрались в твоем доме, Павел, и ждем, когда проснется твоя воскресшая соседка.
— Она не умирала, — привычно поправил я отца. И предложил: — Можно позвонить Арине Родионовне — она может помочь с Виноградовой.
— Я уже ей позвонил, — как ни в чем не бывало заявил отец. — Все равно она в курсе происходящего. Это семейное дело, а она неким образом нам не посторонняя, ведь так?
— Вы подтвердили это, когда прислали ей семейный кулон, — напомнил я, и князь хитро усмехнулся.
— Полагаете, что я сделал это напрасно? — хитро уточнить он.
— Отнюдь! Я должен сказать за это «спасибо».
Филипп прижал к себе княгиню и произнес ей в макушку:
— Вы правы, матушка, он стал совсем взрослым…
Послышался звук открывающейся двери, а затем и голос Нечаевой:
— Доброе утро, Павел Филиппович…
— Ступай — встреть девочку и расскажи ей, что тут приключилось, — велела бабушка.
Я не стал спорить и направился к лестнице. Арина встретила меня у нижней ступени. Она была облачена в синее простое платье в мелкий белый горошек, в руках у нее был пухлый саквояж. Девушка нервно переступила с ноги на ногу и при виде меня неожиданно покраснела.
— Мне позвонил ваш батюшка…
— Я очень рад вашему визиту, Арина Родионовна! — выпалил я и обнял ее.
Она выронила саквояж, тихо вздохнула и замерла в
