сказать, если вглядываться, на Лемберг вовсе не похоже? – рассмеялся тот.
На Лемберг и впрямь походило мало. Коляска вывернула от наплавного моста и покатила по проспекту, широкому, какового не бывало в Лемберге, а разве что в самой Вене. В отличие от немощеных окрестных улочек, этот был выделан камнем. Зато окрестные дома представляли собой дивное смешение даже не стилей, а… невесть чего! Каменные двух и трехэтажные строения сменялись деревянными, а те – нищими мазанками. Меж зеленью садов тут и там торчали кирпичные заводские трубы, выбрасывающие в небо черные клубы дыма, и тот оседал везде и всюду слоем жирной сажи. Присутственные места причудливо перемежались воротами, за которыми прятались усадьбы, и магазинами с броскими вывесками. Из улочки рядом с магазином «Венский шик» с выставленным в широком витринном окне корсетом, вывернуло коровье стадо и позвякивая колокольцами, побрело вдоль проспекта – мимо «Чайного дома Пронина», торгового дома «Илья Осипович Джигит и сыновья», мимо «Берлинского магазина дамского шитья» и далее, оставляя на брусчатке густые и ароматные следы.
– Зато мостовая наша – произведение Достоевского. – печально наблюдая коровье шествие, сказал Александр Николаевич.
– Федор Михайловича? – изумилась Лиза.
– Андрея Михайловича, братца его. Губернским архитектором у нас был, пока в Ярославль не перевели. – осклабился Александр Николаевич, довольный, что поймал новичка на привычную шутку местного жителя.
– Приличной барышне не стоит оказывать знакомство с литературой столь… низменной и потакающей вульгарным вкусам низших сословий. – нахмурилась фройляйн.
– Да, фройляйн. – привычно повторила Лиза.
– Немецкая речь повсюду из-за колонистов. – поторопился вмешаться Александр Николаевич. – Еще при государыне Екатерине их сюда переселили для развития здешних земель: сербы есть, даже испанцы с Минорки, от войны бежавшие, господин Ламбракис вот из греков, коих еще из татарского Крыма вывели. Но более всего немцев-меннонитов 10. Так что у нас не город, а прям нашествие «двунадесят языков»!
– Ци немци, скажу вам, пане, то таке! – сидящий на козлах Юхим обернулся. – Брательник мой до них на экономию 11 нанялся, так теперича сотоварищи хотять губернатору донос писать. Бо чим ци нехристи робитников кормять? Беруть свынячу кишку, сують ее в таку соби дьяволову машинерию, ручку крутять – и лезет та кишка, вся понапиханная требухой, та ще Бог зна чем! Ломтями режут, та людям йысты дають! А чи може православна людына таку гидоту йсты? И название у нее теж мерзенное… – Юхим скривился и сквозь губу процедил. – Ков-ба-са! Тьху! Недарма кажуть: шо немец – шо чорт, однаково.
– Ты, Юхимка, не рассуждай, ты на дорогу гляди! – смущенно покосившись на фройляйн, прикрикнул Александр Николаевич. – На Полицейскую повернешь, к Агате Тимофеевне.
– Слушаюсь. – разбитной Юхим вжал голову в плечи и уж совсем шепотом выдавил. – Прощенья просим! – щелкнул вожжами, подстегивая лошадей.
Коляска повернула, проехала по довольно ухоженным улицам и наконец остановилась перед кованными воротами. Ворота открылись, коляска въехала внутрь и сделав круг, остановилась у парадного крыльца особняка.
– Александр Николаевич! – солидный, как адмирал, дворецкий радостно всплеснул руками. – Уж приехали! То-то барыня обрадуется!
– У меня для твоей барыни еще большая радость! Барышни, прошу! – он подал руку Лизе. Та смутилась, оглянулась на Анну Францевну – немка кивнула. – Доложи! – велел Александр Николаевич.
Следом за торопящимся дворецким они прошли через комнаты. Лиза очень старалась не вертеть головой, разглядывая шелк на стенах и гнутые мебли: ей уж ясно было, что насколько сам город в подметки не годится старому Лембергу, настолько же здешняя усадьба роскошней дома, в котором она жила ранее. Дворецкий распахнул высокие, с позолотой двери – оттуда донесся гул голосов и легкий звон посуды – и торжественно провозгласил:
– Титулярный советник Поль Александр Николаевич 12! С дамами…
– Ах! О Боже мой! – сквозь распахнутую дверь донеслись возгласы: изумленные, радостные.
Еще шаг и Лиза оказалась в залитой светом гостиной, где в глубоких креслах пред малыми столикам восседали дамы с тонкими чайными чашечками в руках. Высокая грузная старуха во вдовьем уборе поднялась из кресла и протягивая руки, шагнула навстречу:
– Александр Николаевич, голубь мой, вот уважил так уважил! Прямиком из Парижа да ко мне!
– Здравствуйте, Агата Тимофеевна! – Александр Николаевич склонился над ее рукой. – Не мог отказать себе в удовольствии видеть вас, а также сопроводить своих попутчиц.
Анна Францевна выступила вперед – под вопросительный взгляд старухи – и Лиза почувствовала, как у нее сжимается в груди, а в ушах гулко бьется кровь.
– Семейством шляхтичей Галицких мне поручено… – голос Анны Францевны звучал с неторопливой торжественностью. – Сопроводить до вас, ваше превосходительство, мою воспитанницу, единственную дочь племянника вашего, Григория Варфоломеевича Хортицы и панночки Ядвиги Галицкой. Позвольте представить вам, Лизавета Григорьевна Хортица.
У Лизы подогнулись ноги, и она не столько присела, сколько упала в реверанс.
Тонко и дрожаще звякнула поставленная на блюдце чашка.
– Я и не знала, что у покойного Гришеньки… есть дочь. – трепещущим голосом выдавила сухопарая пожилая дама, тоже затянутая в черное.
– Зато я знала! – торжествующе вострубила старуха.
– Свидетельство о венчании родителей Елизаветы Григорьевны, а также выписка о крещении дитяти у меня с собой. – отчеканила Анна Францевна.
– Да на кой мне твои бумажки, что ж я, родную кровь не признаю! – взревела старуха. – Я уж заждалась, а вы все не едете и не едете! Уж не желала ли твоя Лембергская родня спрятать тебя от меня? Ну дай же я на тебя посмотрю!
Старуха надвинулась на Лизу – огромная, громогласная, пышущая радостью, ее пухлые, унизанные перстнями руки схватили девочку за плечи, отодвинули. Пронзительные, такие же зеленые, как у самой Лизы, глаза глянули будто в самую душу, точно видя ее насквозь: от собранных в косу черных волос до аккуратно, чтоб никто не заметил, зашитых чулок в башмаках. Голова закружилась еще сильнее – глаза старухи оказались близко-близко… и в этих глазах Лиза увидела бурную радость, сменившуюся сперва недоумением, потом ошеломлением… а потом и ледяным, запредельным ужасом!
– Ядвига? – пухлая средних лет дама собрала губы в неодобрительную куриную гузку. – Уж не католичка ли? Как они могли быть венчаны: надо бы проверить.
– Да… Ты, попадья, права, проверить надо. – глухо сказала генеральша и ее пальцы вдруг стиснулись на Лизиных плечах до боли, как звериные когти. – А до той поры пусть девчонка в сиротском приюте поживет. – и оттолкнула девушку от себя, так что та чуть не упала.
Над гостиной повисло ошеломленное молчание… прерванное заливистым смехом молодой красивой женщины, одетой по последней берлинской моде:
– Извольте получить, попадья-матушка! А не говорите таких глупостей!
– Да я что ж… не серчайте на дуру, ваше превосходительство, не подумавши ляпнула. – «куриная гузка»
