брал со своих трудов по прикрепленному возле худых, распластанных коленей, ценнику: «1 текст — 1 гусь».
Гусь стоял рядом, замещая экзотического павлина — недавно украденного. (Вообще, живность у него часто менялась…).
Конечно, публика с гусями (как формой оплаты) — не ходила. Имелся в виду корм для птицы, а если повезет — то и пирожок для самого поэта.
…И что: я должен устраивать потеху с привлечением Дикуси в качестве защитника?
И я просто пожалел, что Машка увела моих гвардейцев. Оставалась еще праздная толпа (в ней и заступников и жуликов пополам!..) Но орать я не стал; Я просто вернулся под надзором Буцая. У вросшей в землю лодки меня уже ждали; я испытал ужас пигмея, молодого мальчика пигмея, которому нужно пройти инициацию: сразиться со львом!..
В начале широкого причала стоял лимузин: белая машина, черные окна. Там, в кабине, мышкой в норке, выглядывал Дасэр.
Меня толкнули рупором в спину:
— Сейчас хозяин пройдет на яхту. Здесь свой ритуал, понял? Не спеши. Пойдешь после гостей…
— Что я там забыл, дядя Жора?
— Я тебе уже не «дядя», сосунок! На борт — марш, «племянничек»: после всех, ясно?
— Никуда не поеду! — Уперся я.
Голос стал теплее, сговорчивее.
— Я что тебе всегда говорил, тупое создание? «Ты — кузнец своего счастья,» так? А сейчас оно может уплыть, если не подсуетишься…Видишь?
Он так развернул мою голову, что чуть не свернул шею.
Белоснежным облаком там, в конце пирса, покачивалась «Мечта Мазая»: яхта Белого Человека. Юркие зайчата еще вовсю гонялись друг за дружкой, а мохнатая мамкина лапа лениво грозила им, обнимая форштевень.
— Тебе, Даниил, решать… — Бухтел за спиной пан Георгий. — Инвалиды — вечные детки! Судьба их списывает подчистую…Сестра выйдет замуж, с кем останешься? А главное — с чем? А у хозяина будет тепло и сытно. Он сейчас такое важное дело замышляет — все будете присмотрены: как пчелки у матки. Надо только капельку соображения…
Тут его прервали, он рявкнул, что — скоро будет, а бороду Водяному Царю пусть ищут сами: не дети.
Лимузин уже окружила публика: всем хотелось селфи. а самые отважные делали попытки пробраться поближе к яхте (с теми же намерениями). Все больше нервничая, пан менеджер стучал рупором по своей загорелой ноге.
— На твоем месте, Кузнец, я бы — не выеживался…Пора тебе притираться к серьезным людям! Друг твой Леха от счастья бы помер…Но пригласили не его: пригласили тебя. Какие у тебя шансы пристроится в этой жизни: в монастырь — не пойдешь… Хоть и — Даниил, но не Заточник же, я тебя знаю; и Стивена Хокинга из тебя не получится: не тот посыл, не те зачатки…Разумеешь?
И он ткнул меня рупором в спину. (Да что за день такой!..)
Но и этого ему показалось мало: он приставил рупор к моему уху.
— Эй ты, проснись!.. Я с кем разговариваю?
Но я не обращал на него внимания… Напрягая слух, я — как радар, ловил звуки этого голоса… Такого знакомого, как с высоты. Но я еще сопротивлялся.
— Мне нужно домой, — бормотал я. — Очень нужно…
— Ехай! Езжай куда хочешь, режиссер хренов…
Тут он меня убил (как наставник, он знал все болевые точки питомца).
— Думаешь, я не знаю: зачем тебе деньги? На камеру, змееныш!
Я смотрел на него, улыбаясь. Его лицо перекосилсь. Крупный план. Глаза мечут молнии. Ноздри расширены, губы кривятся…Классический «индийский злодей» (по моей классификации).
— У вас — пробелы в образовании, дядя Жора. Камера нужна оператору. А вот режиссеру, как раз, достаточно той штуки, которой вы все время бестолково размахиваете.
— Садист! — Дядю Жору уже ничего не сдерживает: ни репутация «друга семьи» (в добром смысле), ни его всегдашние потуги выглядеть этаким миротворцем. — Садист! — Почти сладострастно кричит он. — Твоя сестра вычислила; она на тебя — целое досье собрала: и ты его не увидишь: Я сказал — запоролить, немедленно! Скоро загремишь в психушку!..
Скрипнувшие дверцы лимузина заставили его заткнуться.
Громоздкая фигура стала выползать как бы по частям — и собирать себя уже снаружи. Все завертелось, запестрело, зазвенело вокруг Хозяина: белоснежный костюм, ковбойская шляпа в руке на отлете, пестрый на горле шарфик…Гляди, народ, любуйся — вот Господин тебе. Пора и мне ехать, пора. Ну Машка, ну — сволочь…
Но тут причал пошатнулся (словно неведомая Годзилла почесалась о сваи…). Я прирос к своему креслу…Все в привычном формате, ЛЮ-Ю-ЮДИ, в привычном формате…
Вот белый плантатор; вот его лимузин; вот его причал; вот его яхта. Вот он ведет за руку свою гостью.
А вот — брат гостьи; щемится к самому краешку ограждения. Он еще пытается идти независимо (и, как бы, рядышком). Но он уже знает, что независимость — это первый пробный луч на право существования под солнцем; и потому — многие предпочитают проспать.
Красивый белый дракон, свернув кольцами нахальное тело, возлежал у причала. Его хвост взбивал необозримую синюю гладь.
А у меня (вместо копья) — только гнев; святой детский гнев возмущения — никогда не приносящий удачу…
И я погнал «коня» в разъятую пасть.
Яхта — вот она: рядом. Борта — высокие; сходни узкие. (Сходни здесь — не для колясочников). Как дитя над пропастью, я замер перед узким въездом. Стыдно было поднять голову: они все уже были там: и Большой человек и его свита. Они молчаливо и поощрительно переглядывались там, наверху: «Мальчик остался внизу, ах! Мальчик на колесах…Вы видите?»
…Развернуться?
Хватит мне на сегодня пощечин!..
Но я гляжу на распахнутую калиточку — именно от нее и сползают на причал издевательские мостки. И там — где она начинаются, суетится Буцай, пес хозяйский. Он караулит вход, и вдбавок стережет какие-то сигналы из крошечной кабины крана-лилипута. «Сейчас!», кричат сверху. Да это же Катька, моя несостоявшаяся «партнерша по танцам»…
Дать бы сейчас примитивного драпака!
ЛЮ-Ю-ЮДИ, вы меня слышите?.. Я не хочу на этот борт.
Там у меня все потеряно.
«Чтобы развернуться — надо оглянуться!» (Это — первое, чему учат маленьких колясочников…)
Я оглянулся. Плотная толпа с айфонами. Все молчат — облизываются. Ждут крови.
Их стена (живых людей!) показалась мне прочнее самого несокрушимого бастиона …по белой стене которого — как блики! скачут непоседливые зайчата.
(…именно зрелище когда-то столкнуло — и объединило людей; а хлеб все предпочитают жрать в одиночку: неважно — у себя под подушкой — или в отдельном кабинете шикарного ресторана).
Наконец опустилась стрела (с какими-то безобразными крючьями). Буцай с полуспущенной штаниной — ходил важно, как прораб на
