время привыкло к “соседу”, и вскоре я начала просыпаться, облепив Петра руками и ногами, как вьюнок. Смущалась, старалась побыстрее убежать из постели, и вот тогда парень начал потихонечку меня придерживать. Скажет сонно: “Куда спешишь, родная, темно еще! Давай полежим?“ – и уткнется носом в макушку. Сопит сладко. А то и будто случайно губами по щеке скользнет. Или прямо приложится, сладко так, и жмурится, как кот!
Сначала я пугалась, дергалась, убегала, а он все свое шепчет: “Жена-а-а!” да “Какая ты мягкая, сладкая, вкусная!” Я отбрыкивалась, совала ему кружку с взваром или кусок пирога – на, мол, ешь, меня не трогай! А он улыбнется так, посмотрит в глаза и притиснет где-нибудь в уголке, подышит в макушку и опять: “Жена-а-а-а!”.
Долго так, конечно, продолжаться не могло. В один день я призадумалась – чего бегаю? Петр мне по всем бумагам муж. Приедет священник, так и в часовню сходить можем. Службе моей он не мешает, а жить с ним точно лучше, чем без него. Да и девчонки… Стоит нам брачный договор разорвать, и все – отберут у меня Настену, шустро ползающую по чистым половикам, и Марыську, уже освоившую первую книгу правил юной ведьмы.
Приняв решение, я позвала мужа в баню вдвоем. Петр сразу понял, зачем я его зову, и ух, как полыхнули желанием его глаза!
Пока я собирала чистое белье и давала Марыське наказы, чем кормить Настену и что говорить, если кто-то придет к калитке, Петр ушел первым.
Честно – я робела, подходя к потемневшему от воды и времени строению. Сердце билось, ноги холодели, так что я даже остановилась и постаралась в себе разобраться – чего, собственно, боюсь? Что и как происходит между мужчиной и женщиной, нам в школе объясняли. Да и дома всякое прорывалось сквозь крепкие двери супружеских спален. В деревне с тайнами вообще не заморачивались – в овраге за моим садом нередко в жаркий полдень скрывались парочки, чтобы “полюбиться” в высокой траве.
Стыдиться мне нечего – я девица, хотя для ведьмы это редкость. Одаренные всех рангов вообще стояли как бы вне своего общественного класса. Даже дворяне. Магичке или ведьме из высшего сословия дозволялось носить брюки, гулять без сопровождения и оставаться одной в обществе мужчин до замужества, что для обычной благородной девицы считалось немыслимым делом.
Не думаю, что Петр надеется на мою чистоту, будет ему сюрприз!
Так почему я все-таки дрожу? Поняв, в чем дело, я чуть не рассмеялась! Боюсь выглядеть глупо в его глазах! Не хочу оттолкнуть зажатостью и смущением. Стесняюсь обнаженного тела, точнее, того, что он будет его рассматривать, и ему не понравится! Но ведь я тоже смогу его рассмотреть! И мне тоже может не понравиться! И вообще, хватит уже топтаться у порога, пора заходить!
Подбодрив себя такими мыслями, я вломилась в предбанник. Свалила на лавку чистое белье и принялась яростно дергать завязки, чтобы раздеться. Петр явно был в купальне, и я этому радовалась – не придется раздеваться у него на глазах.
Я так увлеклась раздеванием, что не заметила, как он вышел. Просто вздрогнула, когда его пальцы легли поверх моих и помогли распутать завязку, застрявшую в сбившейся косе.
Дышать почему-то стало трудно, я замерла, когда пальцы мужчины отбросили рубашку и легко-легко коснулись обнаженной кожи.
– Не верю своему счастью, – раздалось за спиной, – же-на-а-а!
Петр мягко прислонил меня к себе, и я ощутила его наготу. Кожа невольно покрылась мелкими пупырышками, и я замерла, как испуганный зверек. Как ни убеждала себя выпрямиться, улыбнуться и повернуться к мужу – не получалось. Застыла и стояла, чувствуя капли пота, стекающие с груди Петра на мою обнаженную спину.
Он постоял еще какое-то время, уткнувшись носом в мою макушку, потом взял себя в руки и немного отстранился:
– Позволишь потереть тебе спинку? – сказал он хрипло.
Я поняла его. Так в деревне мужчина шутливо предлагает женщине вступить с ним в связь. В городе говорили иначе. Причем если мужчина предлагает женщине поухаживать за собой – значит, приглашает на разовую встречу, а вот если готов сам “потереть спинку”, значит, все всерьез!
От предложения можно было отказаться в шутливой форме, сказав, например: “да я не грязная” или “есть кому потереть”. Но если при этом женщина хлопала мужчину, например, полотенцем по спине – значит, в принципе готова была на ухаживания, и отказ временный. Всех нюансов я еще не изучила, но вот это предложение еще раз подтвердить свое согласие на супружеское соединение поняла и одобрила.
– Потри, – мой голос тоже срывался, и шутливого тона не получилось, – и я тебе потру.
Взявшись за руки, мы вошли в полутемную жаркую мыльню и как-то сразу начали мыть друг друга. Руки Петра в густой мыльной пене, словно в мягких варежках, скользили по моему телу, не вызывая отторжения, я же с интересом изучала его плечи и грудь маленькой мягкой мочалкой. Ниже опускаться еще стеснялась, но он сам поймал мою ладонь и положил куда надо. Я не дернулась – погладила, прижалась и уже через несколько минут сладко постанывала под горячими поцелуями. Прохладная вода, горячие губы… Контраст разжигал огонь в крови, и дышать становилось трудно.
– Надо выйти, жарко! – сказал Петр, когда я почти повисла на нем, забыв, где мы находимся.
Я первая потянулась к двери, и наш первый супружеский раз случился в предбаннике, на широкой лавке, застеленной половиком. Это было быстро, жарко, потно и больно. Но едва муж увидел кровь на моих бедрах, как тут же сбавил напор. Ласкал долго и медленно, шептал ласковые слова, говорил, как гордится тем, что стал первым мужчиной такой красавицы, умницы и ведьмы. В общем, не знаю уж, где простой деревенский парень понабрался таких речей, мне все нравилось, а жжение и легкий дискомфорт вскоре утихли.
Потом мы помылись, то и дело обнимаясь и целуясь, и распаренные, жаркие выпали из бани в ледяную зимнюю ночь. Мысли путались, но войдя в дом, я сразу заварила себе “ведьмин чай” – особую смесь трав, которая не позволяла зачать. Опытные путники и женщины в летах узнавали этот “чай” по запаху. Петр тоже почему-то узнал. Подошел, погладил меня по руке и шепотом сказал:
– Ты точно не хочешь сейчас детей?
Я в ответ вздохнула:
– Меня отсюда выгнать пытаются, а у нас и так две девчонки.
– Дом почти достроен, – Петр обнял меня за плечи, – да и я не бездельничаю.
