Питерского. — Знаю, что ты быстро всему учишься. И освоишься. Ну, а если тебе не придется это по душе, то никто неволить тебя не станет.
— Выходит, там все будут знать, что я не человек… — произнес Питерский, словно размышляя вслух.
— Ты ведь сам говорил, что не хочешь скрывать свою натуру. А тут сами кустодии тебя поддержат! И никто не посмеет о тебе дурного сказать. К тому же тебе не обязательно показывать себя сразу. Можешь присмотреться к отделу, решить надо ли тебе это… Выбор останется за тобой.
— То есть, вы мне даете право самому решать? — уточнил парень.
— Ты правильно сказал, что сам выбрал себе дом. Приказывать тебе я не стану. Потому что мне больше по душе, чтобы ты был свободен в своем выборе.
— Спасибо вам, вашество, — неожиданно сказал Питерский.
— За что? — не понял я.
— Ну, еще недавно, я в порту ящики таскал, но даже оттуда меня уволили. А вы мне работу дали. А теперь вон чего — консультант!
Голос слуги дрогнул, он мотнул головой.
— Я уверен, ты справишься с этой должностью, — успокоил я его.
— Умру, но семью не опозорю!
— Умирать не нужно, — поспешно сказал я.
— Спасибо, вашество… — дрогнувшим голосом повторил Фома.
***
Телефон разразился трелью, а номер на дисплее заставил меня удивленно приподнять брови.
— Добрый день, Станислав Александрович, — осторожно ответил я. — Мне стоило вам позвонить самому…
— Вот с этим я полностью согласен, Павел Филиппович! — хмыкнул кустодий. — Тут образовалась небольшая проблемка, и мне не помешала бы ваша помощь.
— Но это нетелефонный разговор, как я полагаю? — уточнил я.
— Все верно. Если сможете приехать, то я буду вам признателен.
— Мы уже на пути к вам.
— Это хорошо, — собеседник прервал звонок.
Я же откинулся на спинку кресла и потер переносицу, пытаясь избавиться от нарастающей головной боли.
— Что-то случилось, вашество? — обеспокоенно спросил Фома.
— Мне нужно навестить Зимина, — пояснил я. — Я ему должен, учитывая, что новоявленный родич принял на себя весь удар Свиридовых.
— Это вы про ту дамочку? — понятливо кивнул парень. — Да, несладко пришлось мастеру Зимину. Ведь у него дома невеста, а он приволок с собой эту бестию…
— Авдотья — умная девушка, — возразил я. — И наверняка прислушалась к его пояснениям…
— И вы в это верите? — Питерский округлил глаза. — Да если бы я припер домой какую бабу и сказал, что это всего лишь долг семьи, то меня Иришка прогнала бы с глаз долой до того, как я успел все пояснить!
— Тут и впрямь все выглядит скверно, — нехотя согласился я. — Быть может, мне придется спасать нашего друга. Хотя Александр Васильевич не предупредил ни о чем таком.
— А он может человек просто деликатный, и не хочет в чужую семью лезть.
Я не стал обсуждать характер главы кустодиев. Вместо этого просто прикрыл глаза, чтобы забыться легкой дремой.
Фома понял, что меня не стоит беспокоить, и молча управлял машиной. Я же размышлял об открывшихся перспективах работы моего помощника в компании жрецов и новоявленных шаманов.
Отчего-то я был уверен, что Питерский справится со всем.
Пейзаж за окном изменился. Мимо проносились высокие деревья, а затем показалось озеро, в котором отражалось голубое небо.
— Не скучаешь по деревенской жизни? — спросил я у Фомы.
Тот пожал плечами.
— Иногда случается. Но потом я вспоминаю, как в деревне становится тяжко, когда приходит пора сенокоса. Траву сначала надо скосить, потом высушить и собрать в валки. И пока едет подвода с лошадкой вдоль такого валка, надобно навильники закидывать и не мешкать. А на подводе обычно кто-то из молодых стоит и уминает сено, чтобы больше поместилось. Тут умеючи надобно, чтобы и на вилы не напороться и не свалиться с самого краю. А пыль с сена поднимается и забивается под одежду, в волосы, в нос… Но стоит только почесаться, как эта самая пыль царапает взмокшую кожу и потом уже зудит так, что мочи нет. И, как по закону подлости, стоит только начать собирать сено в поле, как начинается дождь. И надобно вновь раскидать проклятую траву, чтобы просушить. Не то она запреет и никакая скотина ее есть не станет.
— Не знал, что с этим такие сложности, — сказал я.
— А еще, вашество, у каждого деревенского есть здоровенный огород, — продолжил слуга. — Его надо вскопать, засадить всяческими корнеплодами, да огурцами всякими. Среди лета положено полоть от сорняков, рыхлить землю после дождей… Еще надо гонять птиц, которые норовят то вишню поклевать, то тыквы. Не все птицы боятся пугала — некоторых надобно громким звуком отгонять. А еще надобно грядки проклятущие поливать. И делать это лучше вечером, когда жара спала, и солнце скатилось за дальний лесок. Тут уж комары начинают пировать. Приходилось травами всяким натираться. Но у меня от них нос забивался, и я чихать начинал так, что цапли на дальних болотах пугались.
Я покачал головой и понимающе протянул:
— Дела-а…
— Баня мне всегда нравилась. Но пока ее истопишь, сил на то, чтобы подольше полежать на полке уже не остается. Хочется скорее помыться да отправится почивать. Но это не самое скверное, вашество.
— Есть чего похуже?
— Даже собирать урожай не так тяжко, как терпеть осенние беспросветные сумерки. А уж как начинаются косые холодные дожди, размывают дороги, то и вовсе тянет забраться на печку и не показываться наружу, пока не пройдет это времечко… А потом зима с метелями. Сидишь, бывало, в домишке, а за стеной воет ветер и трубу шатает. А уборная-то на дворе! И идти надо, а страсть как не хочется хвост морозить. Вот по таким воспоминаниям я совсем не скучаю, мастер.
— А мне деревня запомнилась другой, — признался я, и парень усмехнулся.
— Ясное дело, Павел Филиппович! Вам, наверно,
