легкий накат (наезд, наплыв) и дальше …дальше вы все делаете сами: вытаскиваете натуру из воздуха, лепите пальцами по невидимому эскизу. А камера…Что — камера? Она — слепоглухонемая (но, когда вблизи сердца, перехватывает его стук — и задает себе его ритм).
…И увидел я самые большие в мире глаза: глаза кузнечика. Те самые, боковые — как бы «плывущие» к затылку… Двадцать шесть тысяч фасеток! (И это — один комплект одного ока!) А пятьдесят две тысячи «пикселей» — не хотите?.. И все это — лишь для того, чтобы создать этому обжоре картинку свежего листочка или объемный портрет аппетитной личинки…А ведь есть еще (кроме дальнозорких двух глазищ) — еще три крохотных «органа зрения»: как раз — посередине между большими зенками.
Вот эти, мелкие — для того, чтобы разглядеть добычу в упор. Ну, близолапые то есть…
Природа! Ты — с ума сошла?
Одной прожорливой объедалке — и такое счастье!
Летающему обманщику — ветер всегда в спину.
— Тэтти, подлец, ты где? В каких кущах пребываешь, брехун несчастный?..
Но он не отзывался. Лежал в свей коробке в состоянии эйфории?
Сейчас ему будет эйфория!..
Я въехал в городское пекло. Солнце набросилось на меня — и стало прилюдно раздевать.
…Черт с вами, проживу! Один наглый завравшийся летун хочет сделать из меня скомороха… Ладненько!
— Где ты там, дрыхнешь?
Сквозь шумовой экран до меня донеслись «дивные» скрипы его поющих пульсаров. Балдеет он… И уверял, что ничего тогда не слышит.
Секомое насекомое…Ты — пожалеешь!
Теперь я понял, о чем перешептывались у гробницы четыре престарелых мудреца: я действительно соответствовал основному признаку погибшего Мутаку.
Я был БЕСКРЫЛЫМ.
Назло себе я сам завернул к Миллерам — сам! Нате, ешьте… А то крутитесь вечно под колесами.
И чего я так развинтился? Пустой дом и тихие окна.
На «Бизон»!
Запрыгали навстречу палатки с карнавальными прибамбасами…Народ оттуда валил: весь в «пиратах» и «древних греках» (привет, Керкинитида!). Шмотки — напрокат, а вот маски — навсегда. Их нужно покупать… Мне купить, что ли?
Вот смешно: колясочник в маске…Никто не узнает, да?
И все-таки я ее купил: маску Франкенштейна. (Вывел, так сказать, свою суть наружу.)
Людей — веселящихся, идущих по натоптанным руслам к морю, все прибывало; вскоре я уже медленно тащился в этом потоке… Стала глушить музыка. Весь курортный репертуар сразу: от шансона — до «инвалидной» классики (на трех аккордах). Все запестрело, замельтешило вокруг: горячие сквозняки, перетекающий ор, визжащие дети. Плюс: полоумные родители.
(Тэтти-Гон, Тэтти-Гон, выходи из сердца вон!..)
…Лети на свою бестолковую планету, и чтоб я тебя больше не видел! И чтоб я тебя больше не слышал…
Но когда он запрыгнул ко мне на плечо и по-семейному прижался (лопоча что-то уж и вовсе неразборчивое) — я чуть не заплакал: (без трех часов — взрослый мужик!)
Последний раз я плакал, будучи десятилетним. ОТЕЦ (тогда еще не Родитель№ 2») привез меня из очередного санатория в нашу, открытую всем ветрам, бухту. Это дядя Жора посоветовал лечить меня «общением с природой». Чтобы на «примере восхода» доказать, что — не все потеряно; раз красота мира никуда не делась — нужно просто отыскать к ней свою стезю…
Он ходил по мелкому песку и бухтел про «великолепный вид» и «великие возможности»… Потом он устал и сел (чужой пожилой человек).
Вот тогда я и заплакал последними детскими слезами. А он решил — что это от восторга, перед открывшимся раем.
Чего-то я хотел от него, точно.
Сейчас я был «остров в толпе». Но в мою скрытую заводь проникла Седая Дама. Торопясь, я приткнулся было за декоративной каретой (торчавшей на вечном приколе у нашего театра). Я решил: навсегда спрячусь в этом полдне. Не нужно мне никакого праздника.
Седая Дама вылетела, словно из-за кулис. И сразу выставила поперек свою трость-«удочку», на которую ловко цепляла прогульщиков и «отказников» от врачующей силы спорта.
На ее «боинге» (швейцарская сборка!) висел нелепое надувное сердечко.
— Я счастлива, Кузнецов! — Завопи ла она на всю площадь. — Вчера ты был совсем плох… — Подъехала ближе и добавила уже почти интимно: «А я тебя почти не узнала! Какой-то ты был тощий, худой и страшный… Просто скелет…»
Она уперлась своим креслом — в мою коляску.
— Ходят страшные слухи, Кузнецов!.. Три мальчика свалились с яхты… Яхты — беда нашего города! Они все не имеют лицензий… Мальчиков не нашли. Пока… Сейчас главное — провести мероприятие. А как — твои? Летят перелетные гуси?.. Что с твоей челюстью, снимок сделали? Если не сделали — я позвоню!
Она так близко надвинулась на меня, что я заглянул в ее глаза. Это были глаза фанатика, уничтожающего все препятствия на пути спортивной эстафеты.
— Ты — помнишь: мы отошли с твоей сестрой… Прости меня, но она во всем призналась!
Я только рот разинул.
— Она рассказала мне, как ты вступил в схватку с отморозком…
Я согласно мигнул.
— Значит — можешь, Кузнецов? Встать на защиту маленькой девочки, которая в песочнице мирно пекла куличики… Видишь, я все знаю! Знаю — как ты сражался с этим здоровым бармалеем, швырнувшим в ребенка яблочный огрызок… Проявить спортивный дух в схватке с хулиганом ты можешь, а тренировки — игнорируем?
Она развернула свою замечательную швейцарскую махину, но — прежде чем уехать, все-таки пригрозила: «Ты у меня — в штраф-зоне!».
Теперь не отстанет…
Прижимаясь к левой бровке, я покатил вниз по Дувановской. Солнце, наконец, высадило свой первый десант: жара плыла уже над шествием. Аллею к спуску охраняли живые статуи: фрейлины ее величества; ангелы; золушки с корзинками… Тут же — и неизбежные пираты: высокие сапоги, шпаги, камзолы… Их «бронзовые» фигуры окружали курортницы в масках и шортиках. Уже начинался эталонный гул маскарада (когда кто-то берет управление на себя — и руководит хаосом).
Теперь мы (все мы!) шли, ехали, бежали, подпрыгивали — встречь слепящему солнцу! А чьи-то командированные голоса призывали оставить в покое все пляжи. Кроме одного. «Бизона».
Я отъехал выпить воды под сень неопалимой рекламной кровли. Все плакаты были на одно лицо… То есть — лица-то как раз и не было, а было что-то художественно размытое, напоминающее женский лик, придавленный тяжелым лубочным золотом знаменитых подвесок. «Сокровище византийской короны — ваше!».
«Мечта всех красавиц: пропендулии.»
«Выбираем принцессу полуострова!»
Без таких, как Леха (пожирателей сезонных халяв и зрелищ) — такие мероприятия бессмысленны!
А мне позарез был нужен Леха: сегодня и он любимец Судьбы.
Теперь толпу возглавляли скоморохи: все — в пестрых колпаках и ярких дорогих заплатках. Они
