раньше жидкость была похожа на прекрасное безоблачное небо, то сейчас на нём проявлялись грозовые тучи: голубой цвет испачкался, смешался с чем-то серым, а внутри самой жидкости то образовывались, то растворялись чёрные прожилки.
Смотря на эту концентрированную скверну ни о каком внутреннем спокойствии и речи быть не могло. Из груди что-то рвалось наружу, взгляд туманился от злобы, а оставленные порчей на моём теле отметины отдавали жаром.
Вернув на место склянку — я прервался и стал постепенно приходить в себя.
Как хорошо, что именно в этот момент в комнату постучала Лина. Она закончила с поручениями и приглашала на ужин. Ужинать я не планировал: для полного счастья только и не хватало, чтобы сытый желудок сморил меня в сон. Но всё же я вышел и передал эльфийке свёрток с платьем. Брошенный по приезде на кровать и успешно забытый, он так там и пролежал всё это время. Лина впала в ступор, услышав о содержимом. Подарок настолько её шокировал, что она даже не шелохнулась, пока я рассказывал как долго выбирал это платье.
Благодаря забавной реакции эльфийки я немного успокоился. Вернувшись обратно, твёрдой рукой вытащил из ящика одно из зелий. До этого использовались зелья из «И17–517», а сейчас в моих руках флакон из партии «И17–383». Но главная разница в количестве крови, используемой в них: почти три литра на тысячу зелий в поздней и восемь на полторы тысячи в ранней партии. С этим процесс определённо будет закончен к осени.
Установив зелье в первое отделение — я убрал всё на свои места, мельком глянул на деревянную заготовку другого устройства и стал собираться к выходу. В лесу меня ждало бессознательное тело, а путь не близкий. В оба конца. Значит, поспать получится только завтра. И это скверно.
— А-а-а!
—…
— Помогите-е-е! Спасите-е!
—…
— На помощь!
—…
— А-а-а!
—…
— Помоги… кхе-кхе!
— На, попей водички.
— Нет, я-кха… Не надо! Не убивайте меня! Не надо!
— В лесу не убил и сейчас не убью. Пей! И успокойся. Тебя всё равно не услышат: дом в стороне от других стоит. Так что глотку не надрывай. Бесполезно это.
— Что ты… вы со мной сделали? Где я?
— Я тебя спас. И мы сейчас в деревне.
— В какой деревне?
— В деревенской деревне.
— Я не по…
— Помолчи. Знаешь историю про равнинную эльфийку, у которой были слишком большие уши?
— Я не… О чём ты… вы вообще говорите?
— Жила на свете эльфийка, и была она рабой у одного очень злого ксата. Он был настолько злой, что взглядом проклятья насылал и детей на завтрак ел. Так вот эта самая эльфийка частенько любила подслушивать и подглядывать за своим хозяином через щель в дверном косяке. Однажды она настолько увлеклась, что переступила некую черту и хозяину пришлось оторвать ей острые уши и выпороть её тощий зад. Намёк ясен, Лина, нет?
— Ой!
— Немедленно отошла от двери и занялась работой по дому. Иначе я выйду и зайду обратно, только когда оттаскаю тебя за уши по первое число!
— Простите меня!
— Прощаю. Так, вернёмся к тому, на чём закончили. Мы говорили о деревне…
Я медленно отошла от двери, стараясь не шуметь.
Хозяин знал, что я подсматривала? Как? Он маг, поэтому, наверно. Он чувствовал меня, да. Да, точно чувствовал: на прошлой неделе, когда ворвался в дом, он говорил что-то про ощущение магии. Хозяин был таким страшным тогда, готовым убивать. Я чувствовала сердцем его ярость, я чувствовала кожей его ненависть. Я сильно испугалась. Но как я могла испугаться его? Ведь он вылечил меня, давал вкусную еду! Хозяин ест со мной за одним столом! Как? Почему? Я не могу понять этого, не могу. Разве ему не противно, разве его не должно тошнить от моего вида? Ведь он говорил, что как-то связан с церковью, что-то про исследователя скверны, а значит — он должен знать кто я такая. Ну конечно знает, ведь он вылечил меня с помощью той противной смеси. Никто не знал, как мне помочь, а он помог, значит — хозяин связан с церковью.
Именно там рассказали кто я: дрянь и мерзость. Во мне сидит скверна, потому что я плохая, очень плохая. Боги видели мою судьбу, видели мою жизнь и видели, как много зла я сделаю. Они позволили скверне проникнуть в моё тело, чтобы не дать мне уничтожить мир. Я должна платить за всё зло, что могла сделать. Но хозяин сказал… как же он сказал? Так красиво, так мягко и так грубо, только он так может говорить. Вот, вспомнила: «Не проклятье то богов, но лишь болезнь, без прав на излечение». Я верю хозяину, верю. Но ведь церковь несёт свет богов и их слова. Они не могут врать. Я родилась в подвале церкви и там мой дом. Первые десять лет я жила там и помню, как меня научили слышать слова богов. Научили правильно читать молитву, чтобы услышать их откровение. Я троптос. Сами боги говорят, что я дитя скверны и она моя мама и папа.
В церкви таких как я было много. Нам постоянно говорили, что мы ниже животного. Но боги сжалились над нами и позволяют есть руками. Мы всегда благодарили богов, когда сквозь натянутые от пола до потолка толстые, прочные верёвки нам высыпали еду. Нам показывали, как едят свиньи, но мы могли брать еду руками. Разве это не любовь богов? Даже мой первый хозяин говорил, что я должна смотреть только в землю. Там моё место. Я слушалась его, как учили в церкви. Если не слушаться хозяина, то не искупить вину перед богами. Я делала всё, что он приказывал мне. Даже не плакала, когда было больно от голода, когда не кушала неделями, когда меня били, когда он приказывал встать на колени и открыть рот. Нет, ведь я должна искупить свою вину перед богами…
Стой, Лина, не думай о прошлом, думай о сегодняшнем дне. И думай о новом хозяине и его богах — теперь это и мои боги тоже.
Когда хозяин купил меня, я стала его вещью, а значит теперь его боги смотрят за мной. Он сам это объяснял, когда я отказывалась есть вместе с ним за одним столом… забыла, опять. Нет, помню, не забыла! Я хорошая, не забыла слова хозяина: «Если тебе хочется так думать, то считай это луной и солнцем. Твои старые боги как луна: едва светят и неспособны согреть даже себя. Луна зашла, ночь кончилась. Теперь настал день и на твоём небе светит солнце — это боги моей расы, что светят ярко и стараются согреть каждого, кто под их защитой. В том числе и тебя». Теперь я должна быть достойна этого света и своего хозяина.
— Лина!
Голос хозяина. Он зовёт меня.
— Да, — я подошла к двери в его комнату, но не открою: хозяин просил не открывать.
— Если не знаешь, чем заняться, то можешь сделать чай, две чашки. Как сделаешь — скажи и поставь их на скамейку рядом с дверью. Хорошо?
— Да, сейчас.
Он всегда просит меня, всегда только просит и никогда не приказывает. Почему он так делает? Он не умеет по-другому? Ему запрещают боги приказывать другим? Что если…
Так, вот магическая плита хозяина, он научил меня пользоваться ей. На ней чайник, он вскипел недавно. Кружки, две кружки, вот одна — это хозяина. Вторая моя. Нет. Хозяин не говорил, что это для меня. Значит — для того разумного. Кружки для гостей я ставила здесь.
Как странно: я раб, дитя скверны, у которого есть своя кружка. Хозяин подарил её, позволил самой выбрать. Он ездил… на О… в Ольск ездил. Вернулся и мы опять поехали в город, на рынок, во второй раз он повёз меня туда. В первый раз он позволил попробовать что-то из хлеба, со вкусом молока и такое сладкое. Так было вкусно — я до сих пор помню. Мы поехали во второй раз, на рынке была лавка и там мальчик стоял. Хозяин сказал, что это ученик мастера по глине и разрешил выбрать кружку. Сказал, что кружка — это начало индюшитильности… индювидальнасти… сложное слово, хозяин их всегда говорит. Индивидности, нет. Индивидуальности! Да, вот это слово. Хозяин тогда сказал, что кружка — это начало моей индивидуальности. Но у меня есть не только кружка, но и хорошая одежда. Хозяин принёс её в первые дни, как мы здесь оказались. Оставил меня в доме, в тепле, а сам пошёл на мороз, в город, ради одежды. А теперь
