словно сотканные из воздуха невольницы пели о любви, перебирая точеными пальчиками струны лир, под снисходительным взглядом дремавшего длиннобородого властелина.
Но за века все изменилось.
Дворец опустел, павлины частью издохли, частью пошли на обед голодным бантам, а частью – в мешки к хитроглазым калларам.
Мраморный парапет превратился в беспорядочное нагромождение каменных глыб.
Стройные невольницы обрели свободу, и вынужденные жить заработками мужа-корзинщика, располнели, забыв, что такое любовь. Их пальцы огрубели, так как изо дня в день держали пестик, полоскали белье, или сжимали священное вымя.
Властелин обрил бороду на европейский лад, и забыв о послеполуденном сне, ушел в политику, перебравшись в другие, более отвечающие его новому облику, покои.
Полная спокойствия и неги жизнь закончилась, уступая место жизни новой – нервной и скоростной.
Долгое время покои пустовали.
Туристам было неинтересно и дорого – поместье стояло в глуши, и никаких достопримечательностей, кроме позорного столба, рассыпающегося под тленом времени, там не имелось.
Смотрителя тоже не было – за чем смотреть, если ничего, кроме стен, не осталось?
Но спустя некоторое время впавший в летаргию дворец ожил – появились старомодные автомобили, люди, техника.
Яркие одежды, ослепительные красавицы и смуглые мужчины, танцы под звуки сародов и саранг, и немного наивные истории о вечной любви.
В Бароду пришел кинематограф.
Несколько картин были зачаты в поместье владыки Дамаджи.
Открылись заманчивые перспективы, и толстощекий господин со странным именем «продюсер» вершил судьбу босоногих красавиц.
Потом опять все затихло.
Часть реквизита на неопределенное время осталась во дворце; долгое время за ней следил почтенный Аан-Сингх.
Потом он умер, и постепенно все забылось.
Единственная дорога заросла, а череда землетрясений превратила ее в каменистые островки над пропастью.
С трех других сторон пояс скал намекал о тщетности попыток прохода.
Поместье стало неприступным.
Однажды посреди главного зала появился человек. Высокий, немолодой, в глазах которого светилась мудрость со странным привкусом печали.
Он пришел из ниоткуда. Его руки не стерлись в кровь, сжимая обманчиво-надежный канат скалолаза, его плечи не покрылись синяками, раздвигая неподатливые заросли бамбука, а ноги не были сбиты от долгих странствий.
Человек неспешно побродил по дворцу, прошел всеми коридорами, заглянул во все комнаты, не брезгуя кладовыми и чуланами, и исчез.
Опять на долгие годы наступило одиночество.
Затем в ослепительно синем небе послышался стрекот. Никогда еще на землю Дамаджи не опускались металлические ноги вертолета.
Стеклянное чрево исторгло трех мужчин, девушку и маленького мальчика. Спустя четверть часа один из мужчин вернулся в кабину к терпеливо ожидающему пилоту, и вертолет улетел.
Дворец пробуждался ото сна.
Через два дня из окружающего поместье леса появился молодой человек с длинными волосами и присоединился к обитателям дворца.
Позже вернулся мужчина, ранее улетевший на вертолете, опережая на несколько часов очередных посетителей.
А потом второй вертолет исторг в воздух два десятка вооруженных людей, и не получив приглашения, остаться, исчез.
А люди, точно птицы, парили над поместьем.
Дворец был рад новым гостям, но что-то его тревожило.
В небе появился третий вертолет, и повис над широким двором.
А потом началось сражение. Недавно поселившиеся легко одолевали пришельцев с небес, и нужно признать, делали это быстро, жестоко и безразлично.
Дворец вспомнил давно забытый вкус крови и проснулся окончательно. Чтобы на короткий момент, ясным, очистившимся за долгие века взором успеть рассмотреть высоко-высоко за облаками неуловимую серебристую тень, исторгнувшую из себя три маленькие, стремительные стрелы.
И до той секунды, пока эти стрелы не поцеловали своими стальными клювами его блистающий мрамор, он вспоминал.
А потом заснул в океане жаркого, жарче безжалостного индийского солнца, пламени, на этот раз навсегда.
I
Сфера растаяла, и легкие вдохнули теплый воздух. Мы находились на крыше какого-то высотного здания. У наших ног разворачивалось огромное красочное панно, пестрящее вывесками и рекламами.
– Я знаю это место! – хрипло сказал Гарри, и присел на бетонный порожек. Ему никто не ответил.
Джейсон стоял в позе Воланда, осматривающего послеполуденную Москву накануне отъезда. Если бы не разорванная одежда, он мог сойти за политика, жертвующего всем ради спасения страны. Но элемент трагизма, несмотря на недавние события, никак не ощущался.
Марго отошла в сторону, и настороженно посматривала то на Михаила, то на Дайрона, очевидно боясь выяснения отношений.
Но кровавая развязка не наступила.
Миша не успел ничего сделать, так как Гарри повернул голову и сказал:
– Лас-Вегас.
Голубых открыл рот.
Похоже было, что наше посещение этого казино в городских масштабах выбило Мише почву из-под ног: он мог делать вид, что верит в те байки, которые ему рассказывали о Дайроне, в глубине души смеясь над нашей наивностью, но прочувствовав происходящее, что называется, на своей шкуре, он растерялся.
По всему выходило, что Дайрон действительно не тот, кем кажется. Не банальный ребенок-вундеркинд, больной шизофренией, и выдающий себя за Господа по нечетным числам месяца.
Сам же виновник торжества стоял чуть поодаль, задумчиво прищурившись на закат. Может, он затаил обиду, и сейчас вынашивает план мести? Несмотря на эту зловещую иронию, это довольно-таки правдоподобно – не всякий герцог или граф, да что там граф – не всякий начальничек позволит такое обращение.
А что ж тогда говорить о Боге?
Конечно, за полторы тысячи лет шкура задубеет, но все же… Короче, Мише я сейчас не завидовал. Кроме того, это второй раз на моей памяти, когда он срывается. Первый раз тогда, в самолете, второй – только что.
Неужели на старости лет нервишки сдают? Или это последствия его мрачного прошлого?
Но Дайрон не выказывал ни малейших признаков раздражения. Да, ему сейчас не до этого. Вычисляет, наверное, как нас нашли. Его реплику по отношению к Гарри я прекрасно понимал – тебя отправляют на задание, а за тобой дорожка из трупов!
Хотя тот же вампир тоже не гнушался убийствами…
Поживем – увидим.
Миша подошел к мальчишке и низко опустив голову, произнес:
– Я прошу прощения… – он замялся, очевидно, не в силах подобрать подходящего обращения.
Мальчишка внимательно посмотрел на него и сказал:
– Мы можем поговорить наедине.
Миша кивнул.
Они отошли на несколько метров, под тень какой-то странной металлической установки.
Я подошел к парапету и осторожно выглянул вниз. Подо мной было этажей сорок, как минимум. Мелькали крошечные машинки, и человечки-муравьи. Город был большим, но только центр – многоэтажным. А вокруг – частный сектор.
Интересно, если я упаду вниз, смогу уцелеть?
Голова закружилась, и я поспешно отступил.
Повернувшись спиной к перилам, я глубоко вздохнул, и посмотрел на Гарри.
Он
