Миной Харкер. Мальчик перенес три «припадка» или «приступа», во время которых трясся, бился и дергался. Вращение глазных яблок. Судороги. В пароксическом состоянии бормотал странные слова. Истории или свидетельств эпилепсии нет. Родители обеспокоены. Муж склонен к истерии.
По настоянию родителей тщательно обследовал мальчика. Физического расстройства не обнаружил. На вопрос, испытывал ли он стресс в последнее время, получил утвердительный ответ. Медленная смерть близкого друга семьи. Проблемы в школе и, очевидно, дома. Отец явно пьет. Лично я подозреваю, что мальчик либо притворяется, либо переживает муки переходного возраста, который скоро пройдет. С удовольствием выписал укрепляющий сироп. На этом прием благополучно закончился, и мы распрощались.
Один любопытный постскриптум. Направляясь к двери следом за родителями, мальчик на мгновение задержался подле меня и тихо прошептал, что моя жена никогда меня не любила и за последнее время изменила мне пять раз.
Я ошеломленно уставился ему вслед, потеряв дар речи от потрясения. Разумеется, то была просто фантазия, взбредшая мальчику в голову. Ну откуда он может знать о моих недавних семейных неприятностях?
Тем не менее я буду очень рад, если Харкеры никогда больше не появятся в моем приемном кабинете.
Из личного дневника Амброза Квайра, комиссара лондонской полиции
11 января. Когда-то я просыпался ни свет ни заря, быстро спускался к завтраку, а потом спешил в Скотленд-Ярд, чтобы начать напряженный рабочий день. Когда-то я подчинял свою жизнь долгу и всеми силами старался исполнять свою клятву защищать горожан как служитель закона. Когда-то я был полицейским и человеком чести.
Сегодня я трус, вассал и агент врага. Однако ужасный парадокс состоит в том, что никогда прежде я не был счастливее и не получал столько радости, как в настоящее время. Такова природа любой привычки в высшей степени соблазнительного характера. Теперь я гораздо лучше понимаю безвольное поведение поедателя лотоса, лауданумного наркомана, морфиниста, неспособного прожить ни дня без инъекции.
Сегодняшнее утро в своем роде показательный случай: последовательность событий, типичных для моей нынешней жизни.
Незадолго до одиннадцати (часа, когда я обычно встаю теперь) меня разбудило холодное прикосновение ко лбу и легкое трение твердого соска о мои недостойные губы. Мне снилось детство, однако, осознав постороннее присутствие в спальне, я с судорожной поспешностью прорвался из сна в явь.
Я сразу понял, кто со мной: незваная гостья, ночная бродяга, та, которая летучая мышь и туман. Его темная вестница, дарительница мучительной радости.
Я жадно потянулся языком. Она выгнула спину, и ее грудь оказалась вне досягаемости. От нее шел упоительный запах каких-то пряностей, вечернего воздуха, свежей земли.
В блаженстве лежа под ней, я пробормотал ее имя:
– Илеана…
Она посмотрела на меня с глубоким презрением и сказала:
– Теперь уже совсем скоро. Сегодня день двойного удара. Твое дело хранить молчание. И препятствовать любым попыткам расследования.
– Но… – Я попробовал пошевелиться, но обнаружил, что руки и ноги меня не слушаются. – Я не могу вечно сдерживать подчиненных. Американец возмущается все больше.
Она рассмеялась, божественная дьяволица. Но в ее глазах не было подлинной веселости, ведь смех у нее всегда злобный.
– Молчи, мистер Квайр. Молчи и делай, что велено. А после сегодняшних событий уже никто не сможет остановить нас.
Я тяжело сглотнул:
– Да, любовь моя. Хорошо. Но не могла бы ты… прошу тебя… – Я попытался вытянуть шею в надежде соблазнить ее веной.
Она зарычала при виде зрелища, которое, подозреваю, было весьма жалким.
– Ты хочешь напитать меня?
Я с трудом кивнул.
– Возможно, позже, – сказала Илеана. – Если ты будешь ну очень хорошим мальчиком.
И в следующий миг она исчезла. Ускользнула обратно в тень, стала единым целым с тьмой.
Должно быть, меня уже заждались в Скотленд-Ярде. Сейчас встану, оденусь и буду делать, что велено. Но мне еще надо заставить себя пошевелиться. После ухода Илеаны я так и лежу в постели. Пишу в дневнике – и плачу.
Буквально минуту назад я услышал отдаленный грохот: первый из взрывов.
Из личного дневника Мориса Халлама
11 января. Ни один честный человек не назовет мою жизнь безгрешной и беспорочной, но, безусловно, я не творил ничего настолько ужасного, чтобы заслужить все бесчисленные жестокие наказания, которые постигают меня теперь. Похоже, боги переменчивы по отношению к тем, кто их больше всего любит: каждое доброе дело карается так же, как и каждый проступок.
Я думаю (хотя и не уверен), что минуло четыре дня с тех пор, как я собрал достаточно силы, чтобы взять перо и записать свои мысли. За время, прошедшее с предыдущей записи, моя очевидная болезнь только усилилась. Я валяюсь пластом здесь, в роскошном отеле. Слышу разные голоса, много смеха и пускай смутно, но все же осознаю характер деятельности, происходящей в смежной с моей комнате.
Удовольствие? Да какое там. Радость мне неведома. Единственным приятным событием остаются вечерние визиты мистера Шона, когда он садится подле меня и уговаривает выпить из чаши. Лекарство, как всегда, густое и мерзкое, но я все равно пью. Габриель уверяет, что оно мне на пользу и со временем принесет исцеление.
Спрашивать, верю я ему или нет, теперь уже нет необходимости. Ведь я с самого начала знал, что за всеми его медоточивыми речами скрываются темные вещи.
Вот как выглядели все мои последние дни: я спал, видел сны, слышал приглушенные голоса солидных людей, вечером заходил Габриель и давал мне лекарство. С течением времени даже самое странное становится обыденным и из ряда вон выходящее превращается в рутину. А с тех пор, как мы поселились на Шарлотт-стрит, вообще ничего не менялось – то есть не менялось до сегодняшнего утра.
Я проснулся в одиннадцать без малого. Хотя шторы на окнах тяжелые и плотные, в комнату все же пробивалось немного чистого, ясного, холодного света, свойственного только английской зиме. Единственный солнечный луч лежал прямо на моих веках, побуждая проснуться.
Открыв глаза, я обнаружил, что не один в комнате. Моя гостья была мне незнакома. Хрупкая молодая блондинка, прехорошенькая, но с испачканным лицом и растрепанными волосами, как если бы она недавно подверглась нападению. В глазах затравленное, измученное выражение. На грязном платье пятна, похожие на кровавые.
Женщина ходила взад-вперед у изножья моей кровати, с тревогой поглядывая на дверь в соседний номер.
– Вы проснулись? – спросила она.
Я безуспешно попытался произнести нужные слова.
– Я Сара-Энн, – сказала она, отвечая на вопрос, который я задал бы, кабы мог. – И я здесь, чтобы спасти вас, если сумею.
Мне удалось ответить лишь нечленораздельным бульканьем.
Затем эта молодая женщина, эта Сара-Энн, подошла ко мне, подняла с кровати и помогла
