крепкого, которая лишь усугубляла общее впечатление старости и усталости.
Каролина, хотя признаки физического упадка были в ней не столь заметны, почему-то выглядела намного хуже своего мужа. Тщательно вымытая и причесанная для такого случая, одетая, по обыкновению, дорого и элегантно, она двигалась медленно и тяжело, словно шла под водой. Глаза ее были широко распахнуты, но лишены всякого выражения.
Она неподвижно смотрела перед собой, словно не сознавая окружающей действительности, и каждое ее слово и действие казались механическими, как у человека, тупо следующего указаниям в сценарии.
– Харкеры! – произнесла Кэрри, приблизившись к нам. – Как приятно снова видеть вас всех!
Речь у нее была не очень внятная. Я задалась праздным вопросом, который здесь, на бумаге, может показаться почти бессердечным: интересно, каким успокоительным ее напичкали и как она поведет себя, если действие лекарства закончится?
Артур и мой муж обменялись рукопожатием. Квинси, со своим рисовальным альбомом под мышкой, уставился на всех нас и застенчиво пробормотал «здрасьте». Артур крепко взял жену за руку.
– Ну что, пойдемте внутрь? – сказал он. – Для нас отведены места в первом ряду. И нам нужно многое обсудить.
И вот мы вошли в церковь, даже не подозревая, что всего через час в результате ужаснейшего события нас станет меньше.
Мы заняли свои места на передних скамьях. До сегодняшнего дня ни один христианский храм не казался мне тесным или мрачным – напротив, все они представлялись мне обителями света и покоя. Однако церковь Святого Себастьяна навсегда останется в моей памяти исключением.
Мы сидели молча, пока скамьи позади нас постепенно заполнялись. Артур взял руку жены в свою. Каролина, отрешенная и ко всему безучастная, словно и не заметила ничего. Тем не менее жест был добрый, успокоительный, и я покосилась на Джонатана: не сделает ли он то же самое для меня? Нет, даже и не собирался.
Квинси опустил глаза в пол и прижал к груди свой рисовальный альбом. Я подумала о том, как опечалился бы наш дорогой старый голландец, увидев нас такими сломленными и подавленными. Гул почтительно приглушенных голосов затих, когда священник проследовал по узкому проходу к кафедре.
Он держался на ногах не очень твердо и, когда взошел на возвышение, чтобы обратиться к нам, его лицо блестело от испарины. Голос у него был высокий и неуверенный. При первых же его звуках Кэрри, к моему удивлению, с видимым интересом подалась вперед – первое за все время осознанное движение, ею произведенное.
– Приветствую вас, – начал священник. – Мы собрались здесь сегодня по печальнейшей из причин, но и для радости тоже есть повод. Мы скорбим о кончине дорогого друга, но одновременно славим наследие его жизни и утешаемся мыслью о грядущем воскресении, которое усопший, несомненно, обретет. – Он провел тыльной стороной ладони по лбу, чтобы стереть пот, по-прежнему обильно выступавший на нем. – Однако сегодня мы возблагодарим нашего милосердного Господа, который почел нужным забрать нашего друга на небеса, где он сейчас купается в потоках любви и света. Ибо Абрахам Ван Хелсинг делал Божью работу на земле, а потому будет только правильно и справедливо, если теперь он получит свою истинную награду.
Последняя фраза чем-то меня смутила, что в сочетании с необъяснимой нервозностью священника усугубило мою тревогу. Он говорил еще несколько минут, изрекая банальность за банальностью. Я обратила внимание, что он не встречается взглядом ни с кем из присутствующих и слишком уж часто смотрит в пол.
Наконец священник закончил и попросил всех встать.
– Сейчас мы споем наш первый гимн, – объявил он, и на мгновение мне почудилось, будто в его голосе сквозит ликование. – Закончен день, дарованный Тобой.
Заиграл церковный орган, и мы все поднялись на ноги. Почти сразу ко мне начало возвращаться душевное равновесие. Есть в этом гимне что-то, приносящее сердцу надежное утешение, и я чувствовала, как с каждым пропетым словом моя тревога понемногу отступает.
Закончен день, дарованный Тобой,
На мир Твоею волей тьма спустилась.
Всевышний наш, чью воспеваем милость,
Благослови грядущий наш покой.
Я бросила взгляд вправо, на свою семью. И Джонатан, и Квинси пели со всем усердием, при виде чего я позволила себе робкую надежду, что все еще поправимо, что все недоразумения и разногласия между нами еще можно устранить.
Мы перешли ко второй строфе:
И днем, и ночью Твоя церковь бдит,
Пока Земля сквозь тьму несется к свету.
От бед и зла она наш мир хранит —
Благодарим Тебя, Господь, за это!
И только под конец строфы начали стремительно развиваться события, завершившиеся страшной трагедией. Каролина вдруг шагнула вперед, напряженно склонив голову набок, точно принюхивающийся зверь. Затем повернулась и направилась вдоль скамьи к проходу. Артур попытался остановить жену, но она легко стряхнула его руку и со странной решимостью устремилась дальше.
Двигалась Кэрри с энергией и живостью, каких я в ней даже не предполагала. Все происходило чрезвычайно быстро, но сейчас, когда я вспоминаю всю сцену, мне кажется также, что она разворачивалась с ужасной медлительностью, с почти балетной плавной неспешностью.
Достигнув прохода, Кэрри дико огляделась вокруг. Музыка продолжалась, но многие уже перестали петь и недоуменно воззрились на жену благородного лорда. Среди присутствующих нарастало смятение.
Преподобный смотрел на нее с совершенно неожиданным выражением в глазах: не с беспокойством, не с удивлением или раздражением, но с паническим страхом. Леди Годалминг бегом бросилась в заднюю часть церкви.
Артур последовал за ней, Джонатан тоже, но не столь решительно. Прошло не более нескольких секунд.
Кэрри упала на четвереньки и нырнула под самую последнюю, незанятую скамью. В ту минуту она являла собой недостойное зрелище – полубезумный вызов всем старомодным представлениям о поведении, приличествующем леди.
Через несколько мгновений она показалась вновь, с потрепанным коричневым саквояжем в руке. Траурное платье в пыли и паутине. Прелестное лицо испачкано грязью. Орган умолк, и пение прекратилось.
Все в ошеломленном молчании смотрели на леди Каролину. Она открыла рот, словно собираясь заговорить, объяснить свое эксцентричное поведение, но тотчас же его закрыла и выбежала из церкви.
– Кэрри! – крикнул Артур.
Она не оглянулась и вообще никак не показала, что услышала мужа, но продолжала бежать.
Артур и я первыми выскочили на улицу за ней следом. Она вприпрыжку неслась перед нами, по-прежнему крепко сжимая в руке саквояж, и направлялась не к дороге, а к пустырю за церковью. Она добежала до середины пустыря (чтобы свести к минимуму опасность для нас, как я
