Вот она такая и была. В такую влюбиться у нормального мужика и идеи не возникнет. Такой можно полюбоваться как готическим собором каким-нибудь, проводить взглядом, или замереть с открытым ртом, а потом переглянуться с товарищем и сказать:
— Да-а-а-а… — а в душе додумать: «Но нет!»
Но Элессаров не был нормальным человеческим мужиком. Он был мужиком эльфийским, и на нормальность не претендовал. И смотрел на Лучиэнь Иллидановну (я на девяносто девять процентов был уверен что это она) почти так, как я смотрел на Ясю. Дурак дурака видит издалека, все влюбленные немного родственники. Правда, в его взгляде прослеживлалось чуть больше обожествления и неуверенности чем следовало, я бы так сказал.
Трудовик и гимназическая директриса перебросились парой фраз на эльфийском, потом трудовик поцеловал ей руку и исчез, успев глянуть на меня умоляюще. Что он хотел этим сказать — я не понял, но инициативу перехватил.
— Суилад, Лучиэнь Иллидановна, амин наа туалле, — я постарался быть галантным.
— Амин синта лле? — удивилась эльфийка.
— Не думаю, что вы меня знаете. По крайней мере — не лично. Меня зовут Пепеляев, Георгий Серафимович, учитель истории, географии, обществоведения…
— И давешний рыцарь, владетель Горыни! — ее глаза сверкали как большие сапфиры. — Человек с двойным, а то и тройным дном.
— ДА НУ ЕЕ НАФИГ, — сказал дракон. — СТРЕМНАЯ КАКАЯ-ТО! ЕЙ ГОДИКОВ-ТО СКОЛЬКО? ДВЕСТИ? ПОШЛИ ОТСЮДА, А? ЧАЮ ВЫПЬЕМ ТАМ… ИЛИ ВОДОЧКИ…
Эльфийка прищурилась, как будто что-то почуяла, но ничего не сказала.
— Я к вашему участку приписана, вообще-то, — заявила она. — У меня дом на Речной, на склоне.
Еще бы, чтоб эльфийка — да в квартире жила! Нонсенс!
— Дайте вашу руку, Пепеляев, и проведите даму к избирательной комиссии! — безапелляционно заявила она.
И, лесные бесы ее забери, ухватила бы меня под локоть, точно, если бы не Гутцайт! Ингрида Клаусовна возникла как будто из-под земли, и все лицо ее выражало расовую ненависть к эльфам в целом и глубокую неприязнь к коллеге из гимназии — в частности.
— Айн шайсдрек верде их тун, вот что надо говорить в таких случаях, Георгий Серафимович. Просто вы человек интеллигентный, и позволить себе такое при дамах не можете, — заявила она. — Хуябенд, Лучиэнь Иллидановна! Давайте я вас сама проведу, я председатель комиссии и смогу о вас позаботиться. О, шайзегаль, мне на ваши шлямпише виксиеше кунштюкен глубоко шайз драуф, если честно. Георгий Серафимович, не стойте, приведите из седьмого кабинета хор третьеклашек и Аллу Адамовну, она им подыграет… Смотрите, какая у нас взмыленная Легенькая! Им точно пора смениться!
Легенькая взмыленной не выглядела, но нашу школьную кхазадскую валькирию это ни разу не интересовало: сейчас передо мной, похоже продолжала разыгрываться партия между двумя давними соперниками, и начало ее было как бы не во времена убийства короля Тингола и Битвы в Тысяче Пещер. Что бы там между этими двумя титанами системы образования не происходило — я был на стороне Гутцайт. Он была наша, местная, тутэйшая, и всякие распрекрасные Лучиэни могут, как бы это сказала Ингрида Клаусовна, ферпис дих. Полным ходом.
Так что я подхватил Легенькую и Кузьменка, и их инструменты, и уволок в седьмой кабинет, чтобы ошарашить Аллу Адамовну новостью:
— Ваша очередь выступать!
— Но полчаса еще… — возмутилась учительница пения, а потом сникла. — Ладно, сейчас еще разок «Лявониху» прогоним — и пойдем. Дети! Внимание! Начали!
— Лявонiха, Лявонiха мая!
Нехай цябе любiць чорт, ды не я! — надрывались третьеклашки.
Когда я уже собрался покинуть сию шумную обитель музыки, Легенькая догнала меня в дверях и спросила:
— Георгий Серафимович, а это кто была такая страшная? Ну, на принцессу похожая? Иллидановна, да?
— Ага, — кивнул я.
— А мне гимназисты рассказывали что она самая лучшая в мире… Мне так не показалось! — девочка была очень искрення в своих эмоциях. — Она как… Как оголенные провода!
— Мне тоже так не показалось, — кивнул я и пошел дальше исполнять обязанности наблюдателя. — И сравнение с проводами — очень точное.
* * *
Голоса посчитали ближе к полуночи. Победил какой-то тип по фамилии Зарезако, я вообще понятия не имел, кто это, меня его личность мало интересовала. Может и зря, может — хороший мужик, но в плане выборов я больше за Зборовоского болел, а его на другом участке выбирали. Так что когда вся эта вакханалия с шуршанием бумажных листков и демонстрацией каждого из них на камеру прекратилась, и результаты были зафиксированы в протоколах, эти самые протоколы увезли в уездный избирком, я вышел на крыльцо и достал телефон.
Сомнений у меня было много. Звонить, не звонить… Он не спит, это я знал точно. И такая просьба, в такую нервную ночь — это было откровенно стремно. Но приплетать еще кого-то — вовсе безрассудно. Потому я глубоко вдохнул стылый осенний воздух и мигом набрал нужный номер на сенсорной клавиатуре. После трех гудков мне ответили:
— Это что такое случилось, что сам владетельный пан рыцарь мне звонит и не брезгует? — голос Холода казался веселым. — Что, хочешь порадоваться, что твоего соседа выбрали? Выбрали-выбрали, девяносто процентов голосов его…
— Выбрали и выбрали, — вяло откликнулся я. — Тут такая ситуация… Мне нужна встреча с Кшиштофом.
— В смысле…? — кажется, Холод слегка обалдел от услышанного.
— С Радзивиллом. Дело срочное и очень-очень серьезное. И ни одна аристократическая душа не должна об этом знать. Только я, ты, твой брат и Кшиштоф. Еще раз — важнее на данный момент ничего и быть не может. Чтобы заинтересовать их, можешь сказать, что это по поводу недополученного приданого.
— Темные дела-а-а… — протянул мафиози. — Странные дела. В принципе… В принципе я тоже хотел позвонить братику. Давно не разговаривали, вопросов много. Ты пообщаешься с Кшиштофом, а я — со своим младшеньким. Место я организую.
— Лучше бы в Мозыре, в Орде. На нейтральной территории, — предложил я.
— Без сопливых разберусь! — отрезал Холод. — Ты попросил — я сделаю так, как считаю нужным. Или не сделаю вовсе!
— Ладно, ладно, — я пошел на попятную. — Звони в любое время, чем раньше — тем лучше.
— Гляди, чтобы не через десять минут. Не ложись спать, Пепел!
— Тут выспишься, — буркнул я, и нажал отбой.
* * *
Шел третий час ночи.
