бижутерия. Зато — самая дешевая «коляска для спортивных и активных». Поэтому он любит
рассекать на моей, итальянской, с электроприводом. И я в нашей связке — вроде как «случайно встреченный друг «, если он заарканит такую же бойкую наездницу.
Позднее уже утро. Но выезд, как всегда, заперт. Длинный белый лимузин. Черная харя уже в кабине. Иногда он выскакивает (привычно протирая что-то там на капоте) и рассевшиеся под липой старушки пугливо подбирают ноги. На повестке дня у них всегда злободневный вопрос: он моется, эфиоп, или ему не надо?
Пробегают озабоченные жильцы, поругивая Белого Господина — и шаркают вниз по ступенькам. И кот Челюскин мешается тут же, не решаясь занять дупло.
Жара уже подъедает площадку; я все еще кручусь у спуска.
Я так увлекся, что все упустил. А он — уже рядом! Весь в белом, только сандалии коричневые. А что на голове — я не понял. Я туда просто не достал. ОН — возвышался. Воздвигался, встраиваясь в свободное пространство. И еще:
ЛЮ-Ю-ДИ! Заходя на нашу (колясочников) территорию, никогда не складывайте на груди свои руки. От этого вы кажетесь еще выше снизу.
Я поздно спохватился. Он уже вырос надо мной — могучей белой колонной, подпирающей небо. Потом он нагнулся, одним только взглядом засовывая меня еще глубже в коляску. (Хотя — куда еще глубже?)
Он смотрел на меня так, как дядька Мотыль из соседнего дома, которому неожиданно притащили диковину в его коллекцию насекомых.
— Дай лапу, друг! — Доверительно донеслось с высоты. — А я тебе дам косточку. Вкусную косточку, гав?..
Тяжелые его грабли прямо пригвоздили коляску к бетону.
— Чего надо? — Заорал я в его склонившуюся морду. — Иди отсюда!
И сразу загалдели старушки: моя единственная опора. Баба Улька запричитала, что ей мешали спать ночью: сейчас вот она пойдет — и вызовет участкового…А Мелания Сидоровна добавила: «Ступай, ступай, потом нам расскажешь».
— Щеня, ты чо — не понял? — Голова искренне удивилась. — Я же по-хорошему: знакомиться… Граждане! — Вдруг завопил ББГ. — Я же для них (и он указал на меня), все для них стараюсь.
Будут жить, как детки у пчелки…Вы что, на стены не смотрите? Буцай, — засигналил он в окошко. — Тащи агитацию…
Буцай приволок несколько рулонов: на первом плакате оказалась реклама ЖЕНСКИХ БОЕВ В ГРЯЗИ (ага, как раз для нашего чопорного «педсовета»!), на другом — еще почище: какие-то разноцветные шары — с игривой внизу надписью: «Хочешь сладкий сюрприз, негодник?». Потом вообще что-то непонятное: женская голова в тумане, прямо над ней — затейливая ювелирная штука, явно под старину — словно разобранная на части корона, и все это под размытым текстом: «кому достанутся ПРОПЕНДУЛИИ?».
Швырнув эти образцы на колени старушкам, ББГ гневно уставился на помощника.
— А где самое главное, пиратская твоя …академия? Где ОАЗИС, я в кого говорю?
— В меня… Все, значит, там, на «Бизоне» — у массажиста, то есть — бич-менеджера. Сами велели ему отдать…Сбегать?
— Не надо. Ступай туда…Благодетелей здесь не любят…Отсталые люди!
Он опять опасно склонился.
— Сам ложкой не расхлебаешь своего счастья, юный …технопитек! А сейчас признавайся, как звать сеструху. А-а, не слышу!
Я молчал, в первый раз ощутив себя партизаном на допросе.
— Машкой ее зовут, — отозвалась со скамьи ренегатка. — Но она только школу закончила.
Голова Белого дернулась и отъехала в профиль. Из-под страха мне даже показалось, что она раздулась — и стала размером с его же лимузин. (Зрительно они было на одном экране.)
— Машка, значит. — Он вдруг улыбнулся: вполне безобидно. — Здорово!
И слегка качнул мою коляску. Я чуть не выпал!..
— Что, малыш, не пускают? — Он маршальским жестом указал вниз, на запирающую выезд собственную тачку. И завопил, как полоумный, размахивая руками.
— Сволочи!..Мироеды!.. Кровь народную пьете…Зажрались! — Его крик взметнулся ввысь, прыгая, как человек-паук, по балконам. Захлопали двери и форточки. — Нахапали, а теперь разъезжают, капиталисты чертовы, мистеры-твиттеры…Владельцы заводов, блогов, берлогов! А дитю куда податься (он вновь потряс коляску)? У него, дитяти, крылышек нет.
— Правильно. — Прошамкала ренегатка, имея в виду что-то свое. — Совсем нету совести.
И тут я почуял, что мое кресло стало двигаться в режиме укачивания: туда — сюда, туда — сюда.
Он качал меня одним мизинцем! И в такт движению, как у болванчика, скользила его морда. Я зажмурился — и тут же огреб легкий шлепок по затылку.
— Малыш, ты заснул? Даже «пи-пи» не хочешь?
Тут я услышал новый звук: кто-то легко и споро перепрыгивал через ступеньки. Кто-то больше ребенка, но меньше человека. Вслед раздавались шаги покрупнее.
— Даниил, живой?
Странный вопрос. Не такой уж здесь страх, чтобы помереть.
Я развернулся — и чуть не «поцеловался» с раскрытой собачьей пастью. Черноуховская собака жадно дышала после утренней тренировки. Сам Петька то же был взмыленный: казалось, что его черная футболка (с неизбежным котом в кимоно) вздымается сама по себе.
Лавочка при виде Петьки возбудилась и пришла в движение. Всех опередила Мелания Сидоровна.
— Хам Хамыч! — Указала она всем на ББГ. И победно сжала губы.
А Петька уже попер на господина в белом, хотя мог бы и обойти.
У начала пандуса он подозвал собаку («Пошли, Тристан. Новая игра…») и не спеша стал спускаться вниз.
— Э-Эй! — Предостерегающе крикнул Белый Господин…Но Черноухов даже не тормознул.
Его собака бодро обежала по периметру всю машину и, наконец-то, унюхала то, что искала: правое переднее колесо. К нему-то она и пристроилась, шикарно задрав лапу.
Я так и не понял сверху: не то подоспевший Петька вышвырнул водилу, не то он сам выкатился от греха подальше… В след ему Петька запустил огромную, как поднос, фуражку.
А потом он нежно стронул машину с места и, на виду у всех, задами провел ее в глубину двора, где и поставил на новую стоянку: между двумя мусорными контейнерами.
Даже не захлопнув дверцу, Черноухов спокойно вернулся к освобожденному устью пандуса. Там он похлопал за ушами подбежавшего Тристана. Потом он поднял голову и крикнул наверх, адресуясь по-соседски к автовладельцу:
— Ты там подтолкни пассажира. Он что, заснул?
Белый Господин стоит передо мной. Теперь он сам запирает спуск: всей своей глыбой, с намертво стиснутыми за спиной пальцами.
Я зажмурился (в который раз!). Я уже представил, как лечу живым снарядом — и прямо в черную грудь. А потом перехожу на полную инвалидность: в спинальники.
Медленно, медленно — в непостижимо тягучем кадре, пальцы Господина разжались. Но еще медленнее он сделал шаг в сторону — и кивнул мне головой: «Проезжай…».
Я еще глянул напоследок (когда удирал СО ВСЕХ
