разве не так? У меня есть свидетели: и жук-Олень, и Скарабей и великий наш Голиаф. По закону — никто не может
вернуть его слова… Это — мой пропуск. Мой литер на палубу крейсера. Моя гарантия, мастер Хэм!
Вот теперь я начал что-то просекать…
Как-то Гоша мне сам сказал: самый справедливый принцип на их планете — «адекватное возмещение». Ты — отдаешь лучшее, что есть у тебя; а другой трансформирует твой ДАР к своим нуждам. К примеру — ты глухонемой от рождения. Значит — все самочки побоку (их же убалтывать надо!). А я, скажем — чемпион по прыжкам в высоту!.. Мы становимся назваными братьями по обряду — и мое «чемпионство» персонифицируется в подходящий для тебя голос. Это и есть Великий Закон Замещения. «Хай-Тоба».
Подвох в том, что я САМ передал ему право, мое единственно законное право на возмещение по принципу: «самое ценное — за самое ценное».
А что у этого подлеца — самое ценное?
Я вспомнил, как он яростно доказывал мне превосходство летающих над прямоходящими.
КРЫЛЬЯ.
Вот и все, царь Данька!
Царствуй с этим, низложенный монарх!..
Пауза была просто невыносима; я не понимал, что упустил… Было ясно одно: этот гад полетит к своей вербе и будет воспитывать подрастающее поколение в духе любви и дружбы.
Тяжелые веки наставника Хэма дрогнули, и голова его вдруг оказалась в бледном круге луны.
— Я сделал все, что мог. — Сказал он. — Пора!
И окно опустело. В ту же секунду — опустела и комната.
Я тронул колеса… С подоконника было хорошо видно, как все они — дети чужой планеты, выстроились у подножия широкой, ведущей в небеса лестницы. Там, наверху, молча и грозно вспыхивали бортовые шары. Лестница упиралась в самый яркий из них.
Честно, ЛЮ-Ю-ДИ, я не понял: зачем тут вообще эта громоздкая лестница (при их-то умении все обделывать гораздо изящнее…).
Одиноко стоявший Тэтти — тот понял.
Я не видел его глаз, но ощутил всеми фибрами — как он боится первой ступеньки.
Я видел его сутулую спину, жалкие фалды его перепончатых крыльев… Нет, он не был похож на победителя! Скорей — на того маленького заморыша с перебитой среднегрудной лапой, который пищит мне в ухо о своей бабушке и любимом лопухе у воды. Или вот еще: мы сидим с ним тихо: он щекочет меня в ухо, я смеюсь — а потом подымаю его на ладони на уровень глаз… Да! Может он — и не самый лучший во Вселенной (да и «жук» еще тот!), но (молчите, ЛЮ-Ю-ДИ, молчите!), у каждого из нас есть в душе — одна такая маленькая запертая дверца…Которую открывает только полночь. В сущности: я совсем не лучше его. А если кто-то лучше знает мое сердце — пусть первый бросит в меня комментом!
Я уцепился за подоконник (мою несбывшуюся мечту в космос). Мои огромные «ласты» мешали мне, но я втащился, вкатился, втянулся на этот чертов помост.
— Стойте! — Закричал я. — Стойте, не трогайте его…
Они были уже на половине лестницы: стражи по краям — «воспитун» в центре (и в своей дурацкой шляпе). Наставник заключал процессию.
— Погодите… — Понес я какую-то дичь… — Куда вы его тащите? Бросьте его…Оставьте его на Земле, и он станет — таким же, как все люди!.. Вы его — не узнаете…
— Вот этого я и опасаюсь, — пробурчал мастер Хэм.
Он толкнул пленного в спину.
— Ты хочешь остаться?
— Нет! — Колыхнулись крылья.
Я так перевесился из-за окна, что чуть — не выпал:
— Гошка, хорошо слышишь? Я еще не вырвал твои усы, я еще не набил твою лживую морду…Вернись, сколопендра!
Он вздрогнул…Я видел: он вздрогнул, непутевый мой насекомыш! Всего лишь на миг он обернулся, а в ушах моих зазвенело: «Хай-Тоба, Данька… Возьми мои крылья…»
Тяжело, как инвалид, он переступил на следующую ступень…И, чем выше он поднимался, тем короче и нерешительнее были его шаги…Я не уловил момента; я вдруг увидел, что вот он стоит вверху на лестнице — странный, потерянный, и свет от кораблей делает его почти голым. И жутко беззащитным.
И еще я увидел, что мастер Хэм облегченно вздохнул:
— Осталась последняя золотая минута… Прощайтесь!
— Гошка, — завопил я. — Адрес, мой адрес… Запоминай!
Млечный путь. «Меня не забудь!»
Солнечная система.
Третья планета от Солнца,
Полуостров — за синей далью;
Второе окно от моря —
Вислоухому брату Даньке!
— Ты запомнил, ты все запомнил?..
(Я только представил лицо бабы Зины с подобным адресом…)
Он растерянно кивнул. Его роскошных перепончатых крыльев не было: он стал «колумбийцем». И сам не мог поверить, все топтался, озираясь и усиками ощупывал оголившееся место.
— Прими от него подарок! — Вмешался наставник.
Из пасти его стремительно вылетело узкое, светящееся в сумерках жало (привычное на лету бить комаров), единым махом это лассо снесло «сократку» с башки его подопечного — и швырнуло в мою сторону. Шляпа упала на скамью под липой.
— Возьми ее! — Приказал наставник.
— Взять?..
Но тут взгляд мой переместился на ноги. Это были чужие ноги: длиннее моих, острые, голенастые, сильно худые… Я задел раму и, не чуя толком странных конечностей, — забился, забарахтался в воздухе — и ударился коленями в бетонную площадку.
А потом я поднялся.
Стоял, уцепившись за «гуляющую» раму — как в детстве за Машкину юбку.
До лавки было всего ничего (если не идти к ней всю жизнь).
И я пошел, опираясь только на воздух.
И когда получил свой подарок — мир стал другой.
Великий, горький, опустошенный…
ВЗРОСЛЫЙ.
До утра я «подгонял» под себя свои чужие ноги: нервные какие-то, жилистые, прыгучие в усмерть. До самого рассвета они «жили» своим умом, словно издеваясь за мою корявость и неуклюжесть… НОГИ сделали меня выше на ГОЛОВУ.
Уже грозный великан, я боялся сделать даже маленький шаг. Особенно опасно было нагибать корпус: ахиллесово сухожилие (почешите щиколотку!) воспринимало это как приказ «оттолкнуться, поджав в прыжке колени…»).
Вот теперь я поверил, что у каждого зеленого «скакуна» — на одну сотню мускулов больше, чем у меня (представителя титульной расы).
Сколько я расписал ссадин и синяков, словно всю ночь сражался с Кирюшей и его компанией. Или — слегка победил в схватке с многоглавым и многолапым чудищем.
Хотя одно «чудище» было: Челюскин, привыкший видеть меня в раме окна, даже вытаращился от изумления… Привык, тобы его за леопарда держали!.. Ну так я допрыгнул и до него
