за это время!
Инспектор напрягся, полез под пиджак и вытащил большой черный пистолет.
— А вот я сейчас тебя грохну, — зловеще зашипел он. — Хочешь?
— А смысл? — маляр искренне удивился. — Разве это что-то изменит? От того, что ты меня пристрелишь, а девчонок этих посадишь, волшебным образом исчезнут видеокарты, а доброхоты передумают стучать про твои любовные утехи? От того, что меня не станет, а этих несчастных замучат в половецких степях, твое начальство будет терпимей и снисходительней к твоим гешефтам с Саманом? Ведь они выплывут, рано или поздно. Да он и сам тебя сдаст при первом же удобном случае. Выстрелишь в меня — и моментально станешь рыцарем без страха и упрека? Верным мужем и честным офицером? Брось, это — плохое решение.
Инспектор о чем-то подумал, спрятал пистолет, что-то черканул на бумажках, разбросанных по столу, протянул их парню.
— Забирай их, — и кивнул на нас.
Вот тут я и вправду чуть не описалась. Так же не бывает! Просто не может быть! Неужели это происходит здесь и сейчас? Наяву?!
— На выходе покажешь охраннику, там все написано.
Парень в свою очередь что-то написал на бумажке, показал ее начальнику, но неожиданно спрятал в карман.
— Выйдем с нами, я тебе отдам за воротами. А то мало ли что. — Он заговорщически подмигнул инспектору, а тот чуть не задохнулся от гнева. Но совладал с собой, вызвал конвойного, приказал нас расковать. Тот удивленно переспросил:
— Расковать?
— Ну да! — раздраженно ответил инспектор. — Со слухом проблемы?
Конвойный пожал плечами, открыл решетку и снял с нас наручники. Ноги у меня подкосились, и я сползла на пол, так почти что на четвереньках и выползла. С конвойным и инспектором мы всей нашей живописной группой дошли до ворот, показали пропуск охраннику. Тот стал внимательно читать.
— «Ассоциация содействия возвращению заблудшей молодежи на стезю добродетели» берет на поруки… так… Это что такое, господин инспектор?
— Открывай, давай, — нервно ответил тот. — Общественность встала на путь борьбы с пороком, дабы помочь органам в их нелегкой борьбе. Обязуются взять у нас шлюх, а вернуть обществу образцовых воспитательниц детских садов. Новое веяние. И вообще — приказ начальства. Не обсуждается.
Охранник скорчил гримасу, полязгал ключами, глухая стальная дверь с визгом отворилась, и мы оказались на улице. Светало. Это что ж, получается, мы всю ночь там просидели, что ли? И вышли на свободу? Но ведь так не бывает! У меня перехватило дыхание. Еще поживем, а?! Может, и на юбилее двадцатипятилетнем моем погуляем! Не все так страшно! Вот это везение, Господи, вот это везение!
Наира с Богданой переглянулись и ринулись в разные стороны. Правильно, надо как можно скорее скрыться, пока этот скот не передумал, спрятаться, отсидеться, глядишь, и пронесет. Замира потопталась, глядя на меня, но я на нее так рявкнула, что она тоже припустила вниз по переулку. А я решила немножко подождать. Хоть спасибо маляру сказать, а то неудобно. Ну, и еще любопытно было, зачем он за нас вступился.
Парень о чем-то пошушукался с инспектором у двери, сунул ему бумажку, тот вернулся в здание, а парень помахал мне рукой и зашагал в противоположную сторону. Я кинулась за ним.
— Постой, слышишь!
Он обернулся. Я подлетела, запыхавшись.
— Это… Я чего сказать хотела… Спасибо, в общем.
— Пожалуйста, — улыбнулся он. Помолчали.
— Напугалась?
— Не то слово. Я себя уже похоронила. А тебе зачем это надо было?
— Что?
— Ну, это — освобождать нас?
— Жалко стало. Красивые симпатичные девушки, занимаются такой глупостью, и из-за этого сгинут во цвете лет. Какой смысл? Если можно спасти хотя бы одного человека, надо спасать, правда?
— Ну, в общем, да. Наверное. А откуда ты столько про него знаешь?
— Я много чего знаю, — он засмеялся. — Ну, все, Мария, будь здорова и больше не греши, ладно?
Меня как током ударило.
— Знаешь, как меня зовут?
Он снова рассмеялся.
— В справке же было написано. Вот вы смешные! Идиоту ясно, что высокая блондинка — наверняка, Богдана. Темнокожая — понятно, Наира. С Замирой тоже все как на ладони. Остается одна хазарка — Мария. И это ты. Просто же, да?
Теперь и я улыбнулась.
— Ну да.
Он подмигнул, махнул рукой и собрался идти. А мне почему-то не хотелось, чтобы он уходил.
— Вот видишь, ты мое имя знаешь, а я твое — нет. Как тебя зовут хоть, спаситель?
— У меня много имен. Но ты можешь звать меня Адамом.
— Как первого человека?
— Да.
Я протянула ему руку.
— Очень приятно. Ева.
Он снова рассмеялся. Ему это шло — смеяться. Пожал мне руку. Узкая ладонь, как у юноши. И кожа совсем не грубая, хоть и маляр. Видно ухаживает за руками. Хотя по нему не скажешь, что он из тех, кто будет мазаться кремами.
— Ты где живешь?
Черт, зачем я это спросила? Он сейчас подумает, что я хочу к нему напроситься, чтобы отблагодарить единственным известным мне способом. И я, честно говоря, была бы совсем не против. Вот совсем. Даже очень бы этого хотела. Но понимала, что надо вести себя как-то иначе, не то все испортишь.
— Я? Нигде.
— Как нигде? — поразилась я.
— Да так — нигде. Путешествую из города в город, перебиваюсь случайными заработками, смотрю на мир. Правда в Кузаре придется задержаться, завтра сюда мои друзья приедут. Вернее, уже сегодня.
— Ты местный, что ли?
— Нет. А почему ты так решила?
— Ты назвал город «Кузар», как мы называем. А все приезжие называют его «Итиль».
Он снова улыбнулся. При свете дня стало видно, как он красив, не конфетной, не глянцевой, а такой — настоящей мужской красотой.
Погодите, я что, влюбилась, что ли?
— Но он же правильно называется Кузар! Для того, чтобы правильно называть, не обязательно быть местным.
— Конечно, я просто так сказала. В общем, где ночуешь-то?
— Нигде. Пойду в парк, сяду на скамейку, дождусь ребят. Может, подремлю немного.
— Слушай, — я решительно взяла его за руку. — А пойдем…
Я хотела сказать «ко мне», но это прозвучало бы очень двусмысленно, да и нельзя его было вести в мою квартиру. Там же не квартира, а натуральный вертеп, с разбросанным повсюду бельем и секс-игрушками. Нет, ко мне этого славного парня вести нельзя. Не ровен час еще пожалеет о том, что сделал.
— … Пойдем к моей маме, а? Она у меня хорошая. Там и сестра живет с ребенком. Поешь, помоешься. Пойдем, давай?
Я очень хотела, чтобы он согласился. И он кивнул.
— Только про храмовых моим ничего не рассказывай, хорошо? — попросила я.
