Ознакомительная версия.
Думал: «И как мы будем тогда дышать, в какую сторону продолжаться? Конечно, мне страшно, Марко, дружище, что ты вообще устроил, свинья конопатая, на кого нас оставил?» И почти услышал ответ: «Друг на друга, не бзди». И сам же продолжил: «Не бзди, все будет отлично. Если Мэй прилетела в Ригу вот прямо сейчас, значит, и правда, пора повстречаться. Она всегда хорошо понимает, что делает, а значит наша общая жизнь в надежных руках».
И когда Мэй наконец вышла во двор из полутемного зала, с купленной по пути чашкой кофе в руке и легкой дорожной сумкой через плечо, высокая, тонкая, темная, с копной густых, кудрявых, пепельно-серых волос, выдохнула с непередаваемым облегчением: «Мишкин, дружище, ты действительно тут», – не стал сверлить испытующим взором, просто поднялся навстречу, аккуратно поставил на стол ее чашку, обнял, уткнулся носом в горячую шею и не заплакал от облегчения только потому, что это было бы слишком просто, да и Марко, пожалуй, засмеял бы обоих, глядя на них с небес.
Мэй была дочкой Нины, актрисы кукольного театра, крупной краснолицей блондинки, такой сладкоголосой, что ей доставались роли всех добрых фей, всех обиженных падчериц и самых умильных котят, такой отчаянно некрасивой, что отказывалась выходить на поклоны, говорила: «Чтобы детей не пугать», – конечно, преувеличивала, но назвать ее слова совсем уж беспочвенным кокетством язык не поворачивался.
Отцом Мэй стал какой-то неизвестный африканский студент, имя его Нина сперва скрывала от всех, а когда решила все-таки сообщить повзрослевшей дочери, поняла, что забыла, и обе так громко смеялись в ту ночь на балконе, что перебудили соседей. На них, конечно, не рассердились, смех – не скандал, от такого шума даже проснуться приятно.
Дом у них вообще был дружный, большая часть жильцов – актеры, музыканты и прочий условно богемный народ. Отец Марика, к примеру, был цирковым клоуном, а мать работала помощником режиссера на киностудии и появлялась дома так редко и ненадолго, что вежливый Марик то и дело обращался к ней на «вы» – не нарочно, а просто с непривычки. Присматривала за ним тетка, незамужняя сестра отца, переводчица, вечно заваленная работой. Она покидала свою комнату только когда приходило время разогреть нехитрый обед и на все детские вопросы, начинавшиеся с «а можно?», неизменно отвечала: «Да», – просто чтобы отвязались. Поэтому в гостях у Марика разрешалось сидеть хоть сутками напролет, безвылазно, пока собственные родители не начинали стучать в ярко-синюю фанерную дверь на последнем, четвертом этаже, чтобы сообщить блудным чадам: «Московское время двадцать три часа», – и сдержанно осведомиться, не желают ли упомянутые чада в связи с этим прискорбным фактом немедленно отправиться в постель. Шли, конечно, куда деваться, спускались по лестнице, едва передвигая ноги от внезапно обрушившейся усталости, но все равно неохотно, бормоча: «Мы только разыгрались!» Впрочем, потом наступал новый день, ничуть не хуже прежнего, можно было снова бежать к Марику, вместе сочинять новые слова тайного языка и рисовать на старых обоях в гостиной незаконченную вчера карту страны Гарадан, где живут слоны-лилипуты, а люди умеют летать, меняют цвет кожи в зависимости от настроения и всегда рождаются только по двое, трое, а то и по шестеро, но никогда в одиночку – чтобы сразу, с самого первого дня было с кем дружить так же крепко, как дружим мы.
Это называется «счастливое детство», но подобные формулировки возникают гораздо позже, когда, вырастая, сближаешься с некоторыми ровесниками и сперва с недоверчивым удивлением, а позже с горечью обнаруживаешь, что так привольно, полно и весело, как нам троим, похоже, вообще никому не жилось. И это, как ни смешно, не дает теперь никаких видимых преимуществ, скорее наоборот, обрекает на одиночество. Тебе, по большому счету, просто не о чем говорить с другими людьми – кроме, конечно, Марки и Майки, двух голов непобедимого сказочного дракона, чья третья голова – это ты.
На дружбу втроем Миша, Марик и Майя, она же Мэй, были, можно сказать, обречены с самого начала, просто потому что в доме не оказалось других детей соответствующего возраста, а соваться в поисках компании в чужие дворы не позволяли родители. А к тому времени, как стало плевать на запреты, они уже успели найти друг друга и утратить интерес к новым знакомствам. Вот исследование неизвестных территорий – совсем другое дело, свой район они успели изучить еще до того, как пошли в школу, а классу к третьему уже неплохо знали весь город, который регулярно объезжали из конца в конец на автобусах и трамваях. И какое же счастье, что вечно занятые мамы ни о чем не догадывались, а то засадили бы нарушителей под строжайший домашний арест, наплевав на собственные либеральные принципы. И как тогда писать мелом на стенах чужих сараев, на самой дальней окраине, добравшись туда с тремя пересадками, за два с половиной часа: «Граница с вольным городом Клукотан, без попугая не входить», или: «Здесь начинаются владения великого короля Ори-ери, победившего злых обезьян». А на крышке канализационного люка: «До подземной страны Ар-Нуяк отсюда ровно 100 километров вниз», – и убегать, хохоча, чтобы завтра снова вернуться и продолжить переделывать окружающий мир в соответствии с собственными предпочтениями, изменять его день за днем, насколько хватает сил, тайком добытых трамвайных билетов, храбрости и разноцветных мелков.
Но все это было потом, а сперва совсем еще маленькие Миша и Майя играли в песочнице, каждый в своем углу и совершенно не стремились завязать знакомство, несмотря на дипломатические усилия успевших сдружиться мам. Миша тогда с откровенным недоверием косился на странную темнокожую девочку, в полной уверенности, что она не настоящая. Просто, например, картинка выскочила из книжки и ожила. Или не из книжки, а из телевизора, из какого-нибудь мультфильма про Африку. Настоящие дети такого цвета не бывают, это он знал твердо. А Мэй в ту пору вообще не обращала внимания ни на кого, включая собственную мать. Сосредоточенно строила очередной домик из песка, шевелила пухлыми губами, рассказывая себе бесконечную сказку о волшебных невидимых феях-принцессах, живших в ее песочном замке когда-то очень давно, сто миллиардов миллионов лет назад или даже в прошлую среду, все равно, что вообще никогда.
Это продолжалось до тех пор, пока в дом не въехала семья Марика, и он не вышел гулять. Во дворе огляделся по сторонам, деловито затопал к песочнице, ухватил обоих за руки, сказал серьезно, как взрослый: «Я к вам специально приехал по небу на лодке из города Бан-Буроган, где на деревьях цветут большие собаки, теперь будем всегда дружить», – и они не нашлись, что противопоставить обаянию его уверенности, да и не захотели – зачем?
Марику тогда было четыре года, а им – по пять, но он всегда вел себя, как старший. Не то чтобы командовал, просто то и дело принимал решения, которые настолько нравились остальным, что спорить не было смысла, какой же дурак откажется от новой интересной игры?
А теперь Марика, неугомонного Маркина, храброго рыжего Марко больше нет на этой прекрасной земле, а связанные его давним решением Мишкин и Майкин, лучшие в мире друзья, обнимают друг друга на заднем дворе «Black Magic Caffee», в старом городе Риге, выдуманном, разнообразия ради, не ими самими, а кем-то другим, в пасмурный ветреный октябрьский день – вот как точно все рассчитал, не ошибся, такой молодец.
– А как ты думаешь, конечно, я тоже боялась, что теперь все пойдет не так, – наконец сказала Мэй, неохотно размыкая объятия и усаживаясь за стол, где уже почти успел остыть ее кофе.
Снова начала разговор откуда-то с середины, как будто все, что обдумывал в ее отсутствие, на самом деле было сказано вслух.
– Помнишь, как говорил Борьматвеич: «Одни люди, испугавшись чего-то, инстинктивно делают шаг назад, а другие – вперед. Оба способа по-своему хороши, главное – понять, который из них твой, чтобы не тратить зря время, обучаясь чужим, ненужным приемам». И поскольку со мной-то все давным-давно ясно, я поступила как должно: сделала шаг вперед.
Борьматвеич, то есть, конечно, Борис Матвеевич, инструктор по самбо, дзюдо и еще целому букету боевых единоборств, как он сам любил говорить, «крупный специалист по разумной драке», бритый наголо великан с лицом людоеда и самой теплой в мире улыбкой, был отчимом Мэй. Появился в их доме на правах случайного – у нее в ту пору других не водилось – хахаля Нины, а в итоге задержался на много лет; так и живут до сих пор вместе, летом катаются на роликах, как подростки, зимой купаются в проруби, ходят в горы и ездят с палаткой в лес, а в прошлом году Мэй подарила им путешествие в Гималаи, мечтают теперь повторить. Удивительно дружная вышла пара, но в ту пору никто и помыслить не мог о подобном исходе, кроме Мэй. Она-то, впервые увидев Борьматвеича, крепко обхватила его огромную ногу и сказала: «Ты самый хороший!» – чем поразила в самое сердце не только его, но и собственную мать, которая к тому моменту начала опасаться, что у дочки имеется изъян похуже, чем шокирующая всех вокруг шоколадная кожа – полная неспособность любить или хотя бы просто замечать других людей. Однако с появлением Борьматвеича выяснилось, что Мэй просто была чрезвычайно требовательна и строга в выборе симпатий. Такой, собственно, и осталась. А как еще?
Ознакомительная версия.
