Ознакомительная версия.
А в ту пору Борьматвеич был совершенно сражен и ответил Мэй полной взаимностью. И дело, конечно, не только в том, что стал заходить все чаще, приносить в подарок игрушки и покупать мороженое. Главное, он разговаривал с Мэй, как со взрослой, серьезно отвечал на бесчисленные вопросы, охотно учил новым играм – и уж тут повезло всем троим. Например, нарды они именно тогда и освоили всей компанией, и «морской бой», на который извели тонну тетрадок в клеточку, и даже покер – правда, не карточный, а с кубиками, но тоже неплохо. А самой любимой стала почему-то игра «уголки» – шашками на шахматной доске; кстати, никогда с тех пор не встречал людей, которые бы ее знали. И Марик часто досадовал после того, как разъехались по разным городам, что больше не с кем всласть поиграть.
А еще Борьматвеич учил их драться. Повозившись какое-то время с дружной троицей, сказал: «Хорошие вы ребята, но в школе вам придется нелегко, всем троим, хоть и по разным причинам. Надо бы заранее подготовиться». Конечно, был совершенно прав – теперь-то, задним числом, это ясно. А тогда совместные походы в спортзал, прыжки и кувырки в нарядных, на скорую руку сшитых мамами кимоно, – это было просто ужасно весело и интересно. Хоть и трудно, конечно, иногда – больно, изредка – невыносимо, до слез. Но – интересно. В детстве это единственный неотразимый аргумент.
Вот именно тогда, на одном из первых уроков, Борьматвеич заговорил о людях, которые, испугавшись делают шаг вперед или назад – инстинктивно, так уж они устроены. И надо не думать о том, кто лучше, а просто понять, каков ты есть, и учитывать эту свою особенность, так будет проще выбрать тактику боя и даже стратегию собственной жизни; впрочем, это слишком сложно даже для взрослых. Простите, граждане дети, опять меня занесло.
Но они, кстати, все равно его поняли. Поскольку то, что слишком сложно для взрослых, для детей иногда – в самый раз.
Сказал, доставая новую сигарету:
– Меня до сих пор выручало, что я уродился довольно храбрым, а то бы только и делал, что пятился, весь мир, небось, задом наперед успел бы уже обойти. А тут – о да, действительно стало страшно. Очень боялся, что ты не захочешь со мной дружить.
– Совсем потому что дурак, – проворчала Мэй, сердито отмахиваясь от облака дыма. – И я у нас примерно такая же дура, счет ноль-ноль, начинаем новую партию, и это гораздо лучше, чем ничего.
Опустил голову на ее руки, сложенные на столе. Прошептал:
– Я бы так хотел жить с тобой в одном городе, Майкин. Дураки мы не столько сейчас, сколько были, когда разбежались в разные стороны после… Ладно, неважно.
– Конечно неважно, – невозмутимо подтвердила Мэй. – Я тоже помню, после чего. А ты правда готов все бросить и переехать, к примеру, в Ванкувер?
– Да, нет, не знаю. Каждый ответ по отдельности ложь, правдой они могут быть только в сумме.
– Но в сумме они – вообще не ответ.
– Тоже верно. Ну, скажем так: мне все равно, в каком городе жить или почти все равно. А с другой стороны, кому я нужен в этой вашей Канаде со своими мультфильмами и без денег, которые могу заработать, сидя в Москве? А с третьей, рисовальщик вроде меня, наверное, везде приживется, просто надо оторвать задницу от прилипшего к ней образа жизни и оглядеться по сторонам. Но самое главное, Майкин, что все эти рассуждения становятся лишними на фоне простого вопроса: чего хочешь ты?
– Не знаю, – вздохнула Мэй. – Тут нужно крепко подумать. Или вовсе не думать, а просто бросить монетку? Отличная мысль. Я уже, считай, начала ее подкидывать. По крайней мере, прилетела сюда почти без вещей, словно бы на полдня. Но при этом без обратного билета, заранее договорившись об отпуске, потому что, будем честны, просто не знала, куда меня потом понесет. И до сих пор не знаю.
Присвистнул:
– Ого! Может быть, для начала просто ко мне в гости?
– Да, такой вариант лежит на поверхности. Даже «спасибо» за приглашение можно не говорить, оно само собой разумеется, нельзя было не озвучить вслух, и мы оба это хорошо понимаем. Но как тебе другой вариант, еще более очевидный?..
– Стоп. Я понял. Можешь не продолжать.
Почему-то очень не хотел, чтобы Мэй произносила вслух: «Полетим в Одессу, а там сядем на электричку…» – после этого станет некуда отступать. При том, что отступать, собственно, не собирался – вот ведь парадокс.
В Одессу они впервые попали еще подростками, Мишке и Мэй было по четырнадцать лет, а Марику, соответственно, тринадцать. Его мать в тот год почти безвылазно сидела со своей съемочной группой на Одесской киностудии и решила на лето забрать к себе сына, чего морю и фруктам зря пропадать. И даже сама предложила пригласить друзей, зная по опыту, что один собственный сын – обуза, почти непосильная для круглосуточно занятого человека, зато трое подростков – вполне самодостаточная система, способная развлекать себя с утра до ночи, кормить по мере необходимости и даже более-менее вовремя, в смысле, хоть когда-нибудь доставлять на ночевку домой.
Марик к тому времени окончательно вжился в роль безумного гения и, оставшись в одиночестве, пожалуй, так и просидел бы все лето в пустых полутемных съемных комнатах, уткнувшись носом в тетрадки – двадцать девять штук, по числу вымышленных и хотя бы отчасти описанных ими на тот момент стран и городов. Или, напротив, в первый же день отправился бы куда глаза глядят, заблудился бы в незнакомом городе, полез бы ночевать в чужой подвал, а там, чего доброго, отыскал бы какой-нибудь тайный лаз в катакомбы, и привет. Что-что, а находить приключения на свою задницу Маркин умел и любил всегда.
Миша и Мэй, уж на что сами были охотники сунуть нос незнамо куда в надежде, что там с ними случится неведомо что, а все равно состояли при вдохновенном Марике чем-то вроде охраны. Рано или поздно кто-нибудь из них обязательно вспоминал, что пора возвращаться домой. Да и жрать, честно говоря, хочется, поэтому надо бы купить по дороге мороженое и, например, помидоры. И еще обтрясти один абрикос, примеченный утром, растет между двумя участками, явно ничей. А нынче же ночью попробовать добраться до соседской черешни… «А? Это как? Вы о чем?» – удивленно переспрашивал Марик, словно впервые в жизни услышал слова «жрать, «помидоры», «черешня», «соседский», «домой». Но быстро возвращался к действительности и с энтузиазмом поддерживал новый план, потому что добыча ужина – развлечение ничем не хуже прочих.
Это было их самое счастливое лето – при том что и на другие грех жаловаться, они всегда отлично проводили школьные каникулы, главное, что вместе, а обстоятельства места и времени – какая, в сущности, ерунда. Но в Одессе обстоятельства сумели стать еще одним главным действующим лицом. Море, бесконечные пляжи и зеленые склоны, фруктовые сады и мороженое, иностранные фильмы в летнем кинотеатре, которые можно было смотреть бесплатно, просто вскарабкавшись на высокое дерево за стеной, а самое главное – большой, красивый, совершенно незнакомый город и полная свобода передвижения, чего еще желать. Даже местные хулиганы, остерегаться которых им хором советовали все соседи и работники киностудии, стали не проблемой, способной испортить вольную летнюю жизнь, а просто дополнительным развлечением, спасибо Борьматвеичу за науку. Очень уж приятно оказалось ходить по темным улицам, оглядываясь по сторонам, как хищники в лесу – в поисках не опасности, но потенциальной жертвы. Впрочем, до серьезной драки так ни разу и не дошло.
Именно в Одессе они заново воскресили свою старую детскую игру, на время позабытую за школьными делами и развлечениями. Бродили по городу с мелками в карманах, украдкой, когда никто не видел, оставляли на тротуарах, стенах домов, киосках, автоматах с газировкой и телефонных будках загадочные, дразнящие воображение надписи: «Айсана становится ближе», «Пейте воду из источников Ори-Туу», «Здесь с 1849 по 1978 год проживал экс-император Пакопаны в изгнании», «Если пойдешь отсюда на север, достигнешь Маньяра через пять дней пути», «Пение диких пней на радио Карандора, слушайте на средних волнах», «Резиденция файонского Штарха – за углом, вход по шестому паролю», «Слава борцам за свободу Блискатти!»
Любил эти надписи больше всего на свете – бездумно, не анализируя, не пытаясь объяснить себе, в чем их смысл. Точно так же всегда относился к музыке, а, повзрослев, к хорошим стихам, требуя от них только одного: чтобы пьянили, как газированное вино, сразу шибали в голову и отключали ее – если не навсегда, то хотя бы на время, достаточное, чтобы умереть и снова воскреснуть, и долго потом собирать себя по старым чертежам, но из новых деталей, как шаман, вернувшийся из Нижнего Мира, с полными карманами сияющей, теплой невыразимой сути вещей, выменянной на собственные потроха.
Ознакомительная версия.
