по одной из труб, цепляясь за приваренные к ней скобы-ступени, добрался до зияющей наверху горловины и исчез внутри, помахав напоследок.
Гуттаперчивый Тоффини принялся карабкаться внутри труб, переползая из одной в другую, порой показываясь и тут же исчезая снова. Всякий раз новая труба оказывалась у́же, чем предыдущая, и в какой-то момент гимнаст забрался в настолько узкую горловину, что даже коту в ней было бы тесно.
— Удастся ли нашему Тоффини пробраться через нее? — заголосил Бетти Грю. — Сможет ли он превратиться в кисель и вытечь наружу?!
Горловина размером была с тарелку — в нее не пролезла бы даже голова ребенка. Казалось, клоун сказал правду: в теле гимнаста и правда будто бы не было ни одной косточки… и даже черепа.
Из отверстия показалось нечто мятое и бесформенное — и далеко не сразу зрители поняли, что это — голова гимнаста. Похожая на комок подплавленной резины, эта уродливая масса и в самом деле потекла из трубы, как самый настоящий кисель. Оказавшись на свободе, голова гимнаста с хлопком вновь приняла обычную форму. За ней последовали и плечи, которые кто-то перед этим словно скомкал, а затем и остальное тело.
Выбравшись из трубы, Тоффини потянулся, беззвучно вправил суставы и поклонился, уперев лицо в манеж.
Труффо поаплодировал, но Бетти Грю считал номер пока что скучным и неинтересным, о чем он тут же сообщил. А затем добавил:
— Пролезть через трубы каждый дурак может! — провозгласил клоун. — Но только Гуттаперчивый Тоффини может пролезть через раскаленные трубы! Или он не сможет? Узнаем всего через несколько секунд!
Где-то на мостках под куполом чиркнула спичка. Загоревшись, она полетела вниз, даже не думая гаснуть, а в следующий миг сложенный под конструкцией из труб «хворост» в виде старой, щедро политой керосином и присыпанной химрастопкой разломанной мебели заполыхал. Огонь объял трубы. Всего за минуту жар в центре манежа стал таким, что даже у сидящих в зрительском зале Помпео и его громил на лицах выступил пот.
— Вперед, Тоффини! — велел Бетти Грю. — Покажи нашим зрителям гвоздь своего номера!
Никто в здравом уме и не подумал бы слушаться, но гимнаст явно собой не владел. Как и Невероятный Бабул, он был в полной власти безумного клоуна.
Гуттаперчивый Тоффини повел шеей, разминая ее, потянулся, отвесил очередной поклон и сорвался с места. За пару футов от ближайшего раструба он оттолкнулся ногами и прыгнул вперед, ныряя в железную проклепанную горловину.
Гимнаст скрылся из виду. А трубы меж тем уже начали краснеть.
Тоффини полз, выбирался наружу, забирался в очередной раструб. Всю конструкцию затянула собой туча дыма. Путь через каждую новую трубу занимал у циркача все больше времени, а затем он вдруг попросту исчез. К музыке добавилось тиканье часов, а гимнаст все не появлялся.
— Эй, ты где, Тоффини?! — крикнул Бетти Грю. — Не заснул там, случайно?
Ответом ему стал полный боли крик, раздавшийся из какой-то трубы.
В зале повис тошнотворный запах паленого мяса.
А затем Тоффини показался. Обожженный, с вплавленным в кожу трико и лопающимися пузырями на лице, он выбрался на манеж. Губы его по-прежнему были растянуты в улыбке, а глаза не мигали. Пошатываясь и спотыкаясь, гимнаст залез в очередную трубу и продолжил карабкаться по ней. Железный рукав раскалился так сильно, что побелел, его облизывали языки пламени. Безумные крики изнутри уже не стихали. Казалось, гимнаст так и останется в этой ужасной печи.
Но вот показалась скрюченная рука — кожи на ней уже не было — вся она представляла собой один сплошной ожог. Следом за рукой выбралась и голова — вернее, то, что от нее осталось. Лицо исчезло, превратившись в обугленную, покрытую коркой кровавую маску, и лишь жуткая улыбка осталась неизменной. Из трубы полезло дергающееся в судорогах тело — с каждым движением гимнаст отрывал от раскаленных стенок вплавляющуюся в них плоть.
— Давай же! — хохоча, подзадоривал его Бетти Грю. — Еще немного! У тебя получится!
Но у гимнаста не получилось. В какой-то момент, он дернулся, хрипнул и обвис. Гуттаперчивый Тоффини запекся.
— Какой аромат! — воскликнул клоун. — М-м-м… Неплохо бы перекусить! Но это потом! А сейчас — аплодисменты Гутаперчивому Тоффини! Он так старался и пыжился, что… сгорел на работе! Тем временем наше замечательное представление продолжается!
Огонь на манеже погас, зал погрузился в темноту, и лишь трубы какое-то время все еще светились, пока не остыли и не слились с чернотой зала.
Музыка, звучащая под куполом цирка, стихла. Зрители, как и до того, сидели без движения, уставившись расширенными глазами на манеж. И лишь чемодан на коленях господина Помпео слегка подрагивал. Труффо крепко сжимал одну кисть другой, пытаясь унять тошноту. Если бы он только мог сбежать… просто взять билет на поезд еще этим вечером и скрыться… но он не мог. И был вынужден с ужасом и отчаянием ждать следующего номера. И вскоре он дождался…
— Фу-марфу! — воскликнул Бетти Грю. — Встречайте! Только на арене нашего цирка! Только этой ночью! Самый таинственный член нашей труппы! Говорят, она все детство провела в психитатрической лечебнице, потому что видела то, чего не видят другие! Именно в пыточной палате «Эрринхауз» ей отрезали язык, чтобы она не врала о том, что видит! И тогда она стала показывать! А потом она сбежала из психушки и присоединилась к цирку! Вы готовы увидеть то, чего нет?! Она покажет вам то, во что поверить попросту невозможно! Приготовьтесь усомниться в собственных глазах и собственном разуме! Дамы и господа! Куртуазная Кло-о-о!
Луч прожектора ударил вертикально вниз, и зал прорезала колонна бледного света. Трубы убрали, кроме той, из которой торчал мертвый гимнаст; рядом лежал раздавленный гирями силач — но до них никому уже не было дела.
В центре узкого круга света началось движение. В полу манежа, скрипнув на петлях, поднялась круглая крышка люка, и в зал выбралась стройная женщина в черном трико. Одна половина ее лица пряталась под белым гримом, другая — под черным, жуткая улыбка и затянувшая глаза поволока были на месте.
Отвесив церемонный поклон, мимесса приставила руку в белой перчатке к уху, словно прислушиваясь, и тут музыка снова заиграла — тихая, вкрадчивая, жутковатая.
Куртуазная
