хотел нажить, а ведьмино серебро всегда боком выйдет, всегда.
– Я даже не читал их! Слышите, я не стал их читать! Как увидел имена в письмах, так не стал читать дальше, – говорил банкир взволнованно.
– Об этом ты расскажешь святым отцам. – Волков понимал, что никаких святых отцов жид не увидит.
Он вскочил, обежал стол, схватил с него тяжелую шкатулку и раскрыл ее, показывая Волкову содержимое:
– Здесь сто шестьдесят талеров. Сто шестьдесят два. Я дам вам еще, отпустите ради… Я дам вам еще двести, нет, триста монет. Прошу вас. Отпустите. У меня дети.
– Хватит, болван, – зло сказал кавалер, – я здесь не за серебром. Дети у него. Когда мужиков обираешь, чертов ты ростовщик, ты об их детях думаешь?
– Я никогда, слышите, никогда не давал мужикам денег в рост, только купцам да другим банкирам, я не плохой человек, поверьте. Я больше меняю деньги и веду векселя дома нашего на предъявителя. В рост денег редко даю. Я не плохой человек, – он поставил шкатулку на стол, схватил Волкова за руку, да так крепко, как и подумать на этого заморыша нельзя было. – Я не плохой человек. Слышите?
– Да отстань ты, – кавалер вырвал руку и оттолкнул банкира, – собирайся, говорю. А будешь упрямиться, так солдат позову, поволокут с позором.
– Послушайте, вы думаете, я плохой человек, – продолжал банкир почти в горячке и снова хватал Волкова за руки, – но я не плохой! Думаете, я с госпожой Рутт по своей воле дела вел, нет! Никогда! Мне от нее дышать невозможно было. В одной комнате с ней задыхался я. А отказать ей и вовсе не мог, да никто не мог ей перечить. Разве были такие в городе, спросите хоть у кого. Она же страшная, только поглядит на тебя, сразу пальцы холодеют.
Он вдруг выпустил Волкова, схватил со стола большую книгу, быстро листал, совал ее кавалеру в лицо и говорил:
– Вот, глядите, вот! Жертвовал я двенадцать монет на приют для скорбных жен, а вот, – он опять листал страницы, – вот, покрыл крышу собора Святой Елены, она старая была – сорок семь талеров. Спросите настоятеля отца Томаса, он мне до сих пор благодарен. А вот, смотрите, каждый год даю на богадельню для стариков, по девять талеров каждый год, отец Отий и монахини – все свидетели, спросите у них, послушайте, я не плохой человек, а вот…
– Хватит, – прервал его кавалер и стал из ларца выгребать деньги, – до утра уезжай из города. Увидят тебя тут – зарежут. Даже до тюрьмы не довезут. Вопрос этот решен.
Денег в ларце было много, а кошель у кавалера и так был полон, много монет не влезло, тогда Волков стянул с головы жида его шапочку и остальные деньги вытряс из шкатулки в нее.
– Ты из дома Хиршей? – спросил он банкира.
– Да, добрый господин, – отвечал банкир. – Мой дядя…
– Если не пришлешь мне триста монет, – перебил его Волков, – найду первого из Хиршей и отниму у него, скажу, что ты должен.
– Нет, нет, не волнуйтесь, в течение недели я все вам пришлю.
– И запомни, я не шучу, если тебя утром заметят в городе – тебе конец.
Кавалер пошел на выход, а банкир семенил рядом и все что-то бубнил, рассказывая, что он не плохой человек, и благодарил рыцаря.
На выходе из кабинета, где его ждали Брюнхвальд, Максимилиан и Сыч, он остановился и сказал им:
– Это не тот, тот уехал уже. Едем к себе.
И протянул узелок с серебром Максимилиану, чтобы тот нес.
Не тот так не тот. Ротмистру и Максимилиану, взявшему тяжелую шапочку, было все равно, а вот Сыч расстроился.
– Эх, – вслух грустил он, – три гульдена за плевое дело. Не срослось.
Волков покосился на него и стал спускаться по лестнице с высокими ступеньками.
Он думал, что сказать барону, а еще не мог сам себя понять, зачем он этого жида не стал брать, отпустил он его уж точно не за деньги.
Никогда в жизни Волков не радовался так появлению попов, как в тот день. Когда Ёган пришел снизу и сказал, что во дворе встретил знакомых отцов из Ланна, тут же кавалер кинулся к ним.
И был рад неимоверно, когда увидал внизу дюжину монахов на трех телегах и среди них отца Николаса. Того самого, с кем недавно был в городе Альке, где выявили навет.
Монах был не спесив и тоже радовался кавалеру. Они обнялись как старые друзья.
– Рад я, что вы приехали. Рад, что аббат и архиепископ вас благословили, – говорил Волков.
– Как получили ваше письмо, так сразу засобирались, думаем, уж кавалер врать не будет. Ведьмы будут.
– Будут, будут, – обещал кавалер, – у меня целая тюрьма этими бабами набита, вам на неделю хватит. Как хорошо, что аббат вас отпустил.
– А он нас не отпустил, – с улыбкой сообщил брат Николас и добавил заговорщицки: – Он тут, с нами приехал, ждет вас.
– Приехал? – удивился кавалер. – Сам казначей его Высокопреосвященства тут?
– Тут, тут, – кивал брат Николас, – а как же ему не приехать, если о вас и ваших делах только и разговоров в Ланне.
– Откуда ж про мои дела в Ланне знают? – удивился Волков.
– Уж не волнуйтесь – знают, – многозначительно сообщил монах, – и следят с интересом. Архиепископ обо всем знает и нас лично в дорогу благословил.
– А где же аббат?
– Пошел покои себе и нам смотреть, – сообщил брат Николас.
Волков сразу его заметил и удивился.
Обычно казначей его Высокопреосвященства был одет в грубую монашескую одежду и старые стоптанные сандалии, носил деревянный крест на груди, а тут он стоял и говорил с распорядителем Вацлавом в большой обеденной зале. Был он в великолепной одежде алого шелка, пояс пурпурный широкий, широкополая шляпа, золотые перстни и распятие – не иначе как простой аббат сан имел кардинальский. Вацлав перед ним стоял полусогнувшись. А как увидел брат Илларион Волкова, так руки ему протянул, заулыбался.
Кавалер руки ему целовал обе, а потом и сам аббат кавалера расцеловал как друга старого и приговаривал:
– А вот и герой наш любезный. Наш Аякс бесстрашный.
– Вы ищете покои для себя, – произнес Волков, – я могу уступить вам свои, они здесь лучшие.
– Что вы, сын мой, что вы, – махал руками аббат, – королям да князьям мирским здесь стоять по карману. А мне и братии моей то большая обуза и грех. Нет, я себе сыщу приют у отцов местных, – он понизил голос и улыбался, – бесплатно побуду, местные отцы
