Ознакомительная версия.
Поэтому я шел на работу в обычное время, но, почему-то, по пустой, мокрой и хмурой улице, прикрываясь от колючего мелкого холодного дождика зонтиком и думал о том, что… Впрочем, назвать это состояние «думанием» было бы преувеличением. Просто в голове вертелись строчки из старой, любимой ещё со студенческих времен, песни:
А всё-таки жаль,
что кончилось лето,
кончилось лето…
Время бежит – не удержать,
Но дело не в этом…
И процесс «мышления» состоял в том, что после этой строчки я сам себе задавал один и тот же вопрос – а в чем же дело? И сам себе отвечал: «А всё-таки жаль…». Это означает, что сенсорный элемент сознания перескакивал в начало мелодии и процесс моего «мышления» описывал замкнутую траекторию. Впрочем, можно ли ожидать более качественного мышления в такую слякотную непогодь?
Вдруг сзади раздались странные звуки – «Стучи и хлюпай» – как будто кто-то шлепал калошей по луже и потом растирал этой же калошей жидкую грязь по асфальту… Я не оглянулся, но насторожился. Звуки приближались, однако никакой угрозы я не ощущал и, дразня свое любопытство, решил не оборачиваться.
Из-за спины у меня вынырнула странная фигура бегуна. Было ему на вид лет 70, а то и побольше, однако никакой одышки он явно не испытывал и дышал ровно и ритмично. Да что там! Бежал он просто красиво! Конечно, шаркающее шлепанье его подошв говорило о возрасте не меньше, чем морщинистая кожа лица, но жилистая волосатая фигура (а из одежды были на нем только какие-то «семейного покроя» до колен трусы из болоньевой ткани яхонтового цвета и кроссовки) вполне могла принадлежать и сорокалетнему его сыну. Чуть-чуть «подкачал» небольшой животик, но именно борьба с ним и была видимой причиной, побудившей, вероятно, его заняться бегом.
Действительно же странным во всей этой мизансцене было то, что на всей улице не было никого, кроме нас с ним, и что бегун, пробежав рядышком, почти впритирку, совершенно не обратил внимания ни на меня вообще, ни на удивленное выражение моего лица. Своей невозмутимостью он как будто демонстрировал, что ничего удивительного в его поведении нет, что он уже много лет совершает здесь в это время свой моцион и привык делать это в любых погодных условиях и что он вообще не замечает никого на своем пути.
Бегун-ветеран, пробежав ещё метров тридцать, завернул за угол. Я из непонятного любопытства отправился за ним, хотя это и задерживало меня в пути. После поворота асфальтовая дорожка пролегала параллельно Проспекту Юрия Петрофабриченского и упиралась в вестибюль метро. До него было метров 300. По дорожке навстречу мне шли прохожие, укрывавшиеся от дождя зонтиками, а вот в направлении вестибюля не шел – и не бежал! – никто… Я прикинул расстояние до вестибюля и понял: чтобы успеть скрыться там, бегун должен был по крайней мере повторить график рекордного забега Владимира Куца на олимпиаде в Мельбурне 1956 года!
Не могу сказать, бывал ли Куц в наших краях, и бегал ли он когда-нибудь вдоль проспекта Петрофабриченского, но я готов присягнуть, что не видел его никогда ни ДО этой встречи, ни ПОСЛЕ неё! И я не припомню случая, когда бы в это время улица была столь же пустынной. И трусов, когда такой фасон был в моде, из такой ткани не шили – не было тогда такой ткани!
Не знаю, что ощутили стражники во время первой встречи с тенью отца Гамлета, но я, похоже, описал свою встречу с тенью Владимира Куца или мираж, но настолько реальный, что до сих пор у меня перед глазами красивый бег в греческом стиле, а в ушах стоят эти завораживающие своей ритмичностью звуки: «шлёп-ш-ш… шлёп-ш-ш… шлёп-ш-ш…»
В вестибюль я вошел минут на десять позже обычного. С зонтика текло не только у меня, а потому не удивительно, что в лифте на полу стояла не просыхающая лужа. Я немного припаздывал из-за странной уличной встречи (давно минули те времена, когда я стремился оказаться первым и успеть что-то сделать до прихода шефа, чтобы порадовать его новостью), так что лифт уже был относительно свободным. И я, пристраивая зонтик так, чтобы стекающая с него струйка не затекла в ботинок, поискал глазами какой-нибудь крючок. Крючка я, естественно, не обнаружил, а нашел… свеженацарапанное на дверях изображение свастики.
Нет, это «не повергло меня в шок» – изломанный крест «сакрального символа» в последнее время все чаще встречается на стенах и заборах. Правда, рисующие его редко догадываются об исторических корнях этого семиотического изображения (они и слов-то таких – «сакральный», «семиотический» – как правило, не знают). Для них он именно свастика, в смысле «Бей жидов, спасай Руссию!». Но одно дело увидеть свастику на заборе стройки, где ночью не встретишь ни души и возможность «самовыразиться» легко осуществима, а другое – в лифте солидного учреждения, где на каждом этаже пост охраны.
На вахте сидел круглолицый Борис. Судя по его виду, прошедшей ночью он вряд ли воспользовался по назначению – тяжелая сонливость делала его хмурым и неприветливым. Я понимал это, но все-таки спросил:
– Вы видели свастику в лифте?
Лицо Бориса чуть оживилось, и он ответил:
– А, и вы заметили! Мне уже четверо об этом сказали…
Я остановился. «Их бин хотеть, геноссе официрен…». Короче, хотелось понять – что же сказали эти «четверо» и что собирается делать охрана? Но просто так разговорить Бориса было нельзя – он явно «клевал носом» и был бы рад как можно скорее закончить разговор. Увидев, что я все ещё стою, Борис с досадой сказал:
– И что вы все так всполошились? Ну, балуются какие-то мальчишки курьеры, надоело им «х..» писать, да и не реагируют уже на «х..», вот и перешли на новенькое… И радуются, небось, что их художества заметили.
Я кивнул, давая понять, что понял его объяснение, и пошел по коридору к нашей двери. А за спиной у меня кто-то, только что вышедший из лифта, задал Борису тот же вопрос: «Вы видели, что в лифте на двери нарисовано?».
В нашей комнате почти все уже были в сборе, а когда я вошел, никто не обратил на это внимания. Значит, заключил я с облегчением, я все еще работник фирмы и сегодня ночью мне действительно приснился сон. Я сел на место, включил компьютер, и огляделся.
Елена Никоновна подшивала какие-то бумаги в новую папку, Мария Борисовна, нервно облизывая свои накрашенные помадой Freshed ginger губы, болтала по телефону (явно не по служебным делам), Анастасия Петровна что-то писала, сверяясь с экраном монитора, а Людмила Феофилактовна читала журнал с яркими фотографиями телезвезд!
Такую картинку совершенно невозможно было бы представить ещё пару лет назад, да и сегодня она означала, что шефа нет и он предупредил, что задерживается (тоже ставший привычным факт нашей фирменной жизни). «Мужики» были в командировках, и в комнате отсутствовал только Владимир Иванович.
Ознакомительная версия.
