расходясь, и упирался во второй рубин, в центре пятиугольного пьедестала, где и исчезал. Зеркала светились едва заметно, пепельным светом темной стороны луны, зато над постаментом клубился туман, фосфоресцирующий, малиновый, искры костра, разложенного неведомо где.
Прошло, наверное, несколько минут. Туманное свечение начало нарастать, усиливаться, словно ветер раздувал тот самый костер. Теперь это было бурное, меняющее форму облачко. На миг оно вспыхнуло по-настоящему ярко.
— О, Господи! — принц отшатнулся, но свет начал меркнуть, быстро и неудержимо. До нас опять донесся раскат грома, по странной особенности архитектуры мы его не столько слышали, сколько чувствовали, ощущали почти осязаемо; и вместе с этим раскатом исчезла огненная струна, соединявшая рубины.
— Но луна еще не зашла! — принц робко, как к старшему, обратился к Холмсу.
— Вероятно, существуют и другие необходимые факторы.
Холмс зажег свечу. Зал обрел знакомый, прежний вид. Никакого тумана. Ничего.
— Поднимемся, — предложил Холмс.
Принц обвел взглядом зал, ища что-то, но без уверенности, без надежды.
— Поднимемся, — повторил Холмс.
Свет луны действительно по-прежнему падал на линзу, механизм работал исправно, но этот свет больше не оживлял рубин, не порождал огненную струну.
Зато за пределами башни огня было предостаточно. Горели крестьянские жилища, на глазах пожар расползался шире и шире, стремясь охватить замок в кольцо. Слышались крики — людей и еще более страшные — животных.
Забил колокол.
— Замку ничего не грозит, но завод в опасности, — прокричал принц. Дальнейшие события ночи смешались и спутались в моей памяти. Мы с Холмсом ничем не могли быть полезны, два пожилых человека, два старика. Пожарные насосы не пустили огонь к замку, но завод, конфетная фабрика, крестьянские постройки выгорели дотла, выгорели быстро, жарко. Гроза оказалась сухой, дождь и не думал начинаться.
Больница тоже сгорела. Принц отвел под госпиталь «свитские номера», и я с местным доктором перевязывал ужасные раны от ожогов крестьянам, которые получили их, спасая свое добро. К полудню прибыло подкрепление из губернского города, и я, пьяный от напряжения и бессонной ночи, вернулся к Холмсу в «Уютное». По пути меня окончательно расстроил вид несчастной скотины: ее, пожженную огнем, хозяева пригнали на барский двор в надежде на ветеринарную помощь, и в глазах животных страдание читалось еще явственнее, чем в людских. Лишь изредка подавали они голос и затем опять умолкали, стараясь сохранить капли иссякающей жизни.
С тяжелым чувством покидали мы замок. Дым и зола кружили в воздухе, проникая в одежду, волосы, казалось, в саму нашу плоть. В купе пульмановского вагона я извел не один флакон ароматической воды, пока Холмс не отсоветовал:
— Запах, Ватсон, преследует вас изнутри.
— Изнутри? — поезд мчался по Франции, и тысячи миль отделяли нас от замка, где, возможно, еще тлели угли.
— Да, Ватсон. И все одеколоны мира не помогут, пока вы не изгоните его прочь из головы.
Я удивленно посмотрел на друга:
— Холмс, похоже, вы знакомы с психоанализом?
— Дорогой Ватсон, я давно уже не тот самовлюбленный и самоуверенный тип, которого вы встретили Бог знает сколько лет назад. У меня было время, много времени после схватки с профессором Мориарти, и в своем вынужденном изгнании я потратил его не зря. С тех пор следить за достижениями человеческого разума стало моей обязанностью — ведь и преступный мир все более широко пользуется плодами науки. — Некая высокопарность, торжественность тона Холмса свидетельствовала, что дело подошло к концу. Следует финал.
— Итак, Ватсон, раскройте свой блокнот. Задача, поставленная принцем Петром, из тех, что принято считать щекотливыми. Пропали некие фамильные драгоценности, и требуется их вернуть. Доступ к сейфу, обратите внимание, Ватсон, к сейфу с шифрованным замком, кроме принца Петра, имеет только один человек — его отец. То, что он и есть искомый похититель — очевидно. Сыну неудобно уличать отца в воровстве, и он достаточно состоятелен, чтобы призвать на помощь эксперта, то есть меня. Сын знает, что вор — отец, отец знает, что это знает сын, и для обоих очевидна моя роль: вернуть камни, не разоблачая виновного. Такие случаи уже встречались в нашей практике, Ватсон.
— Но зачем отцу красть драгоценности?
— Полагаю, не для того, чтобы дарить их мисс Лизе. Конечно нет. Камни, особенно рубины, необходимы в некоем эксперименте, который проводил принц Александр, и ему не хотелось, чтобы этот эксперимент проводили другие — вспомните разговор во время ужина. А камни — не его собственность, кстати, — требовались не кому-нибудь, а императрице! Мне ничего не оставалось, как дожидаться утра, когда принц Александр, закончив опыт, вернул бы камни. Не так думал убийца. Ночью он проникает в лабораторию. Наверху ход эксперимента контролирует мисс Лиза — часовой механизм нужно страховать, вероятно, были и другие обязанности. Убийца безжалостно выбрасывает бедную девушку из окна и вмешивается в работу оптической системы. Извлекает первый рубин. Затем спускается в нижнюю лабораторию и довершает дело.
— Убивает принца Александра?
— Ватсон, вы совершенно точно подметили, что этот случай — зеркальное отражение дела в Баскервиль-Холле. Помните? Там убийство маскировалось вмешательством неких потусторонних сил, инфернального монстра. Здесь же — поверьте, друг мой, мне нелегко было прийти к подобному заключению, — здесь же убийства совершались во имя того, чтобы отвлечь нас от проявления сил потустороннего мира.
— Холмс!
— Ватсон, если вас смущает сочетание «потусторонний мир», я придумаю какой-нибудь наукообразный термин, например «параллельный мир». Суть от этого не изменится.
Мы находим трупы — Лизы, Константина, и само собой подразумевается, что принц Александр тоже мертв, убит. Все развивалось настолько стремительно, что никому и в голову не приходило узнать достоверно, чем же действительно занимался в ту ночь принц-отец.
— Фотографированием затмения?
— Может быть, он начинал именно с этого. Знаете, Ватсон, когда я путешествовал по Тибету, тамошние жители не хотели фотографироваться: по их понятиям, при этом терялась часть души. Но! Не успевают остыть трупы, как мы узнаем разгадку. Я имею в виду письмо-признание Константина.
— Вот видите, Холмс.
— К счастью, Ватсон, я не считаю признание подозреваемого царицей доказательств. Да и было ли признание? Вы в который раз сделали удивительный по верности вывод: письмо написано — напечатано! — по-английски, потому что адресовано мне. Или, как предположил, развивая вашу мысль, я, письмо адресовано мне потому, что напечатано по-английски. Человек, писавший его, не владел русским, во всяком случае, не владел, как родным.
— Но Константин…
— Константин был убит. Убит человеком, знакомым ему, человеком, которого он не опасался. Убийца сначала оглушил его, а затем повесил.
— Но с какой целью?
— Поскорее закрыть дело, предлагая нам виновного, признание и мотив. Он умен, убийца!
— Кто же он?
— Это человек, знакомый Лизе и
