он сложил лист вчетверо и спрятал в карман.
— Вернемся в «Уютное».
В недоумении я шел за Холмсом.
— Задайте себе вопрос, Ватсон, почему письмо написано не от руки, а на «ремингтоне», причем по-английски, а не на родном Константину языке?
— Потому, что адресовано вам.
— Именно, Ватсон, именно! Адресовано мне! Вы уловили суть!
Трапезничали мы в «Уютном» — происшедшие события отменили общий обед. Холмс, не переставая, курил, а я отдыхал в удобном кресле, положив ноги на пуф. Дремы лениво навещали меня, кружили рядом, заглядывали в лицо; из открытого окна вплетались шумы летнего дня — птицы прилетели к фонтану попить, негромко переговаривались работники, вдали орали павлины. Так прошел не один час.
Следователь заскочил поделиться новостями, покрасоваться.
— Видите, мистер Холмс, и мы в нашей глухомани иногда не лаптем щи хлебаем. Кое-что умеем. Но какой удар семье! Полковник Гаусгоффер готовится к отъезду. Родным нужен покой.
— Он уезжает? Когда?
— Прямо сейчас. Уже переносит багаж в коляску.
Холмс достал из кармана лист бумаги.
— Вот что я нашел под дверью своей комнаты. Послание Константина.
Следователь развернул лист и начал читать вслух:
— «Мистер Холмс! Пытаясь отвести от себя подозрения и запутать следствие, я спрятал драгоценности среди вещей полковника Гаусгоффера. Сейчас, когда я решил, что не стоит жить после содеянного, мне бы не хотелось бросать тень на честного человека. Константин».
Он перечитал во второй раз, молча, затем обратился к Холмсу.
— И вы только сейчас показываете это письмо?
— Я поднялся в свою комнату буквально десять минут назад. Нашел письмо. Решил подумать.
— Нужно торопиться, — следователь не серчал. Англичане! Опять мы шли к «свитским номерам», бесконечное дежа вю. У порога кучер хлопотал около коляски. В дверях показался слуга. Следователь что-то ему сказал, и тот остановился, поставив чемодан на крыльцо.
— Вы ко мне? — окликнул сверху полковник.
— На минуту.
Мы поднялись.
— Открылись новые обстоятельства, — следователь подал полковнику письмо. — Прочтите.
Полковник, сдерживая нетерпение спешащего человека, начал читать, держа лист в вытянутой — дальнозоркость! — руке.
— Чушь! В моих вещах ничего нет.
— Видите ли, полковник, — мягко, сочувственно проговорил Холмс, — камушки настолько малы, что их легко проглядеть.
— Но я все укладывал лично и очень тщательно.
— Тем не менее бедняга сознался, что подбросил драгоценности вам. К чему ему лгать перед смертью?
— Неслыханно!
— Совершенно с вами согласен! — следователь осмотрел комнату. — Один чемодан внизу и два здесь. Это все?
— Все.
— Придется искать.
— Позвольте несессер, — Холмс снял несессер со стола, раскрыл его, начал выкладывать флакончики и коробочки. Одну, квадратную, серебряную, он предпочел другим.
— Что в ней?
— Порошок для чистки зубов. Осторожно, не рассыпьте, он маркий.
— Постараюсь, — Холмс поднял крышечку. — В самом деле, маркий, — он запустил в порошок пальцы и через мгновение извлек нечто вроде карамельки. — Вот один! — он обтер карамельку платком, и мы увидели, что это красный прозрачный камень. Рубин. — А вот и второй!
— Замечательно, — следователь даже прищелкнул языком.
— Как вы догадались, что именно сюда студент спрятал драгоценности?
— Психология преступника. Будь у меня талант доктора Ватсона, я бы написал совершенно новый учебник криминалистики.
— Про дедуктивную методу?
— Не только. Побудительные мотивы преступления, страх преступника перед разоблачением или, наоборот, чувство неуязвимости… Видите, полковник, мы вас задержали ненадолго, — Холмс вернул вещицы в несессер.
— Благодарю, — поклонился Холмсу полковник, поклонился строго и чопорно. — Я едва не увез краденую вещь. Теперь я ваш должник.
— Поскольку заявления о пропаже драгоценностей не было, они не будет фигурировать в деле. Это самое малое, что можно сделать для семьи. Потому — никаких протоколов! — следователь затем прокричал что-то вниз, и слуга вернулся за чемоданами.
— Я могу отправляться?
— Конечно, Herr Oberst.
Через несколько минут экипаж выехал за ворота, увозя полковника Гаусгоффера и его багаж. Но без рубинов.
Расставшись со следователем («Мне над рапортом вечер коротать. Писанина. Не люблю, страсть»), мы направились в замок.
— Я доложу Его Высочеству, — лакей оставил нас в холле, прохладном даже в этот душный вечер. — Его Высочество ждет вас в кабинете.
Ждет — сказано слишком сильно. Принц едва шевельнулся в кресле.
— Узнали что-нибудь?
Холмс пересек комнату и положил на стол камни.
— Это они?
— Где? Где они были? — никогда не думал, что пара рубинов может так взволновать.
— В несессере полковника Гаусгоффера. В серебряной коробочке среди зубного порошка.
Принц кивнул, словно ожидая услышать нечто подобное.
— Но полковник намеревался уехать.
— Он и уехал.
— Пусть так. Пусть так, — принц осторожно, нежно поместил камни в маленькую полированную шкатулку; глаза его блестели, он суетился, потирал руки, ходил по кабинету из угла в угол. Наконец он остановился перед нами.
— Мистер Холмс, вы блестяще подтвердили репутацию лучшего частного сыщика. Здесь, в чужой вам стране, вы вернули пропажу спустя двадцать четыре часа после того, как взялись за дело, и это несмотря на события, которые так внезапно вторглись в нашу жизнь. Безусловно, вы заслужили дополнительное вознаграждение. Предпочитаете наличные?
— Удобнее через мой банк.
— Как вам будет угодно. Я телеграфирую своему поверенному в Лондоне. Вы когда отправляетесь?
— Вашему Высочеству не угодно, чтобы мы…
— Занялись сегодняшними событиями? О, нет. Такие дела в России находятся в ведении государственных служб. У нас с этим строго. Закон!
— Тогда завтра мы покинем замок.
— Надеюсь, мы увидимся утром. Увы, обстоятельства сделали меня не самым гостеприимным хозяином.
Нам оставалось откланяться. Ни я, ни Холмс не сказали ни слова до тех пор, пока не очутились в холле «Уютного». Более того, Холмс успел выкурить трубку, а я — выкушать чашку чаю (слуга принес шумящий samovar и блюдо разных сластей), прежде чем молчание было нарушено.
— Итак, Ватсон, нас рассчитали.
— Можно подумать, вы мечтали стать придворным детективом и поселиться здесь навечно, — признаться, я был немного задет невниманием принца. — Тайна раскрыта, порок наказан, добродетель торжествует, чего же боле?
— Нет, Ватсон, нет! Раскрыт самый поверхностный, очевидный слой дела! Господи, судить о сложнейших событиях лишь на основании отпечатка ботинка или по сломанной ветке — само по себе преступление!
— Какой ветки?
— Это я так, к примеру.
— А ваша знаменитая метода? «Капли грязи на плаще свидетельствуют, что вы вчера читали Мильтона».
— Не утрируйте, Ватсон. Метода помогает голове, поставляет ей факты, иначе оставшиеся бы незамеченными, но она не заменяет дальнейшую работу этой самой головы. Кто-то находит пуговицу в траве и считает, что он работает, как Шерлок Холмс, а если пуговиц две, то он превосходит Шерлока Холмса! Скакать по явным, бросающимся в глаза уликам и не дать себе труда заглянуть в суть явления — нет ничего более далекого от моей методы, Ватсон.
— Но,
