года с последнего обследования тоже не прошло. Да и Борд не упоминала. А она самая первая спешит сказать, какой я лопух.
— Для дополнительных анализов, — отрезала мама и отлучилась переговорить с врачом. Ён не стал докучать, хотя в голову закрадывались подозрения.
«Да не может быть», — подумал он и ошибся.
Сомнения рассеялись, когда врач при очередном обходе не удержался и спросил, пользуясь тем, что госпожа Ширанья уехала домой освежиться:
— Молодой человек, вы точно хотите такой нос? Вы заказали крупное лицо, он на нём потеряется. Может, изменим заодно и овал…
Ён ушёл, не сказав ни слова, прямо во время разъяснений о том, каким идеальным он может получиться.
— Я сдаюсь, — всплеснула руками мать, увидев его на пороге дома. — Сдаюсь! Сделала, что могла.
Она продолжала томно вздыхать, когда её взгляд падал на Ёна. Затем она стала отворачиваться, а последние разы, когда он приезжал навестить родителей, и вовсе уходила в другую комнату и не появлялась, пока он гостил.
Ён садится за стол и упирается взглядом в семейный портрет. Огромный, в дорогой раме, он вроде и похож на сокровище, но только то, о котором давно не заботились — знатно потускнел и потемнел.
— Да пускай прячется, — господин Ширанья тянется к своему любимому блюду, свинине в душистой томатной подливке. Ёна, если он решится перекусить натуральным мясом, ждёт кредит месяца на три, не меньше. Отец не прячет улыбки, а заметив, что Ён внимательно смотрит на него, игриво подмигивает. — Уж поверь мне, с голоду она не помрёт. Точно не из-за этого…
Юн подаёт признаки жизни: ворчит что-то, вроде «Мне тоже пора отказаться от этого балагана! Только время зря трачу!». В отличие от отца, он не вдохновлён ужином. На его лице нет ни тени радости или удовлетворения от разговора. Отец указывает ему на стол и вопросительно приподнимает бровь. Юн берёт ложку в первом попавшемся блюде и наваливает себе что-то, что есть не собирается. Для старших разделить с кем-то еду — признак огромного доверия и близости. Они не застали хаос, что случился после глобального химического отравления, но были к нему ближе, чем нынешнее поколение, и хранили остатки давнишних обычаев. Для Ёна с Юном это просто еда, хотя, пожив отдельно, первый и начал ценить её больше.
— Как дела на работе? — господин Ширанья смотрит на Ёна и одновременно отрезает от мяса неподатливый кусок. — Нож что ли тупой? — ругается он. — Тебе положить? — Ён мотает головой, и отец улыбается шире. — Ну так как?
— Нормально вроде, — пожимает он плечами.
— Да? — не отводит взгляда господин Ширанья. — Слышал в клубе «Холодная Луна» кого-то жестоко убили? Это же в твоём районе? — Он наконец кладёт ломоть свинины на тарелку. Над столом разносится пряный аромат, дразня желудки собравшихся. — Ты ведь занимаешься этим делом? — Ён по-прежнему молчит. Теперь и Юн смотрит на него. Не с любопытством, как отец, а исподлобья, с явным раздражением.
— Не я один… — начинает Ён.
— Отлично! — машет у него перед носом вилкой господин Ширанья. — Правда, что здесь замешан Майстер Диль? — Ён набирает в тарелку побольше еды, чтобы подольше не отвечать. Их пристальные взгляды начинают напрягать. — Ну? Давай быстрее! Даровали же мне свыше сына, который не может делать два дела сразу! Ну? Долго мне ждать ответа?
— Я не могу рассказывать о деле посторонним, — говорит он. — Если интересно, можешь дождаться официального отчёта.
— Что? — Лицо господина Ширанья за секунду из добродушного превращается в каменное. — Посторонним? Какой же я тебе посторонний!
— Не мне. — Отец понял его правильно, но, вероятно, считает Ёна тем ещё тюфяком, раз прибегает к подобной манипуляции. — Не имеющим отношения к делу.
— Я имею самое непосредственное отношение. — Господин Ширанья разыгрывает карту праведного гнева, даже вилку бросает. В тишине раздаётся одинокий звон. — Я в будущем могу стать мэром города! Любое преступление, совершённое в нём, имеет непосредственное отношение ко мне. Я ответственен за то, что допустил это!
— Но сейчас ты не мэр…
— Что за убожество, — не выдерживает Юн. — Ты смеешь говорить отцу подобные вещи? Чего выпендриваешься? Из-за громкого дела возомнил себя кем-то? Решил, что нужен кому-то, кроме нас? Ты этой работой ему обязан. И что? Не можешь на пару вопросов ответить? Переломишься?
— Я не имею права разглашать…
Юн открывает рот, чтобы возразить, но господин Ширанья останавливает его:
— Ладно-ладно. Я погорячился. Действительно, не стоит нарушать правила ради моего любопытства.
— Странно, — Юн ковыряет вилкой в тарелке, — другие правила он нарушает запросто. Мог бы, если всё равно не ешь, не светить своим уродством.
Ён по привычке натягивает маску.
— Только посмотрите на него, — продолжает брат. — Вот ведь великомученик! Сам себе проблемы создаёт, а потом красуется своим горем. Ну что, скажи начистоту, что тебе мешает поменять твоё дурацкое лицо? К чему упрямиться? Ты бы столько проблем решил одним махом! И своих, и окружающих. — Ён не отвечает. Если брат не понимает до сих пор, значит, как ему не объясняй, не услышит. — Отмалчивайся-отмалчивайся, — Юн глубже топит его в болоте бесконечных придирок. Разошёлся. Не так уж и часто они встречаются, чтобы он выговорил Ёну всё, что хочет. — Но отец не всегда сможет прийти на выручку. И когда при очередной заварушке тебе понадобиться чья-то помощь, даже не думай обращаться ко мне.
— Хорошо, — Ён стягивает маску на подбородок, чтобы его хорошо расслышали все присутствующие. — Если… когда у меня будут проблемы, я сделаю всё возможное, чтобы тебя они никак не коснулись.
Уверения Ёна должны успокоить Юна, однако глаза того блестят от злости пуще прежнего.
— Ущербный… — выплёвывает он каждый слог, однако договорить ему мешает сирена проносящейся мимо дома скорой помощи.
— Зачем ты говоришь такое брату? — Господин Ширанья мрачнеет. Он поднимается из-за стола, неспешно подходит к окну и выглядывает на улицу из-за жалюзи.
— Разве я не прав? — Юн то смотрит на отца, то косится на Ёна. — Он получил всё, что хотел, причём благодаря тебе. Он не вышел лицом, и что что уж говорить, талантов у него тоже никаких нет. В нём нет ничего, что могло бы уравновесить его недостатки. Ничего, кроме тебя. И как он себя ведёт? Зачем вы его вообще оставили?
— Юн! — одёргивает его отец.
Ён молча натягивает маску.
Вопрос-то закономерный. Если у родителей были такие грандиозные планы на жизнь, зачем оставили то, что явно разрастётся в огромное нестираемое пятно в будущем.
Отец отворачивается от окна, но с места не двигается.
— Что такое? Кого-то ждёшь? — не выдерживает Юн.
— Можешь ничего не говорить о «Холодной Луне», — возвращается к
