— Я буду тебя ждать, — сказал Антонио и улыбнулся с видом человека, в жизни которого появилась еще одна радость — новый друг.
Проводив Бурика до двери, Магистр спросил:
— Ты позволишь мне войти? Мне хотелось бы кое-что тебе сказать.
— Ну… — Бурик замялся, — заходите.
Войдя, Бурик сел на кровать и принялся смотреть в угол. Магистр присел на стул.
— Так что ты мне ответишь?
— Я подумаю.
— Хорошо, — удовлетворенно сказал Магистр.
Бурик дерзко вскинул глаза.
— Пожалуйста, не ошибитесь — мой ответ вовсе не означает «да».
Магистр встал и молча вышел.
«Ну и катись!» — подумал ему вслед Бурик и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать.
Москва
Добрыня спрыгнул с платформы. Нашел взглядом приземистые корпуса птицефабрики и побежал, перепрыгивая через две шпалы.
— Михеич! — закричал он, подбегая к сторожке стрелочника. — Михеи-ич!!
Ответа не было. Добрыня подбежал ближе, отдышался и вдруг ясно понял, что Михеича он здесь не найдет. Вид у сторожки был такой, будто в нее не заходили уже несколько лет: окна и дверь были заколочены досками и старой фанерой, сквозь прогнившее крыльцо пробивался жидкийкустарник. Добрыня зачем-то подошел к ржавой колонке и двинул рычаг. Рычаг свободно поднялся и также свободно опустился. Колонка сочувственно вздохнула, словно извинялась — мол, сама воды уж лет двадцать не видела…
Добрыня посмотрел по сторонам, задержал взгляд на кострище между заброшенными рельсами. Посмотрел на стрелку, которую они с Буриком когда-то пытались перевести. Она блестела свежей смазкой, рукоятка и противовес были покрашены в белый цвет. Судя по всему, недавно. Внизу на свежеокрашенной станине белела надпись: «Стр. № 2»
Добрыня тряхнул давно не стриженой головой и медленно побрел по шпалам в сторону фабрики. В пяти метрах от оставшейся позади стрелки рельсы были гладкими и блестящими — отполированными множеством колес. Но чуть дальше снова возникла привычная ржавчина заброшенного пути. Добрыня в недоумении остановился и вдруг понял, что не в состоянии обдумывать эту новую странность — ему нужно найти Михеича. А тот наверняка подскажет, где искать Бурика.
Когда Добрыня подошел к ближайшему корпусу, обитая пухлым черным дерматином дверь со скрипом отворилась, выпуская наружу неопределенного возраста полную тетку в сером халате и выцветшем платке, разноголосое кудахтанье и характерный «птицефабричный» запах. «Так пахнет размораживающийся холодильник», — пришло Добрыне в голову прозаическое сравнение.
— Скажите, пожалуйста… — начал Добрыня, смущаясь, — глаза у тетки были того же цвета, что и ее халат.
— Чего тебе?
— Мне бы… Михеича.
— Ка-аво-о?!
— Михеича, стрелочника вашего…
— Какого такого стрелочника? — похоже, тетка начинала сердиться.
Добрыня растерялся.
— Который стрелку переводит… Он на прошлой неделе в той будке сидел, вон, — Добрыня махнул рукой в сторону чернеющей вдалеке сторожки.
— Ты мне тут голову морочить пришел? Нет тут никакого Михеича, и не было никогда!
— Нет, был! — обозлился Добрыня. — Я с ним сам разговаривал!
— Нет, вы видали, а? Мань, ты глянь-ка на этого шалопая!
Со стороны второго корпуса подошла еще одна тетка, на вид гораздо добрее первой. Добрыня решил, что теперь будет общаться именно с ней — от первой все равно толку никакого.
— А вы можете мне помочь?
— Серафима, ты чего на ребенка кричишь? — сказала тетка неожиданно густым низким голосом. И уже Добрыне: — Помогу, коль смогу — у меня внук такой, как ты.
Она улыбнулась. Первая тетка поджала губы.
— Мне очень нужен сторож, который неделю назад дежурил на той стрелке, в сторожке.
Тетка посмотрела в ту сторону, куда показывал Добрыня.
— Я ему уже полчаса твержу — нет там никакого стрелочника…
— Погоди, Серафима… Ты говоришь, в сторожке? Так она ж много лет как заколочена. Там железнодорожники когда-то инвентарь хранили, потом и вовсе забросили. Сюда ведь поезда давно уж не ходят — путь разбит. Продукцию на машинах развозим.
— А… как же Михеич…
— Да, был такой когда-то. Я тогда еще молодая была — только сюда работать пришла. Действительно, стрелку караулил. Старенький такой… Да вот только умер он.
— Ка-а… когда умер? — Добрыня чувствовал, что еще немного, и земля уйдет у него из-под ног.
— Да уж лет двадцать будет… С легкими у него что-то было — кашлял, что твой чахоточный. Тихонько так помер — не сразу и заметили. Дня три в своей сторожке пролежал. Я и на могилке была, давно, правда. Недалеко она, могилка-то…
Добрыня побледнел.
— А вы… вы… ничего не путаете?
Но тут вступила Серафима.
— Нет, ты только посмотри на него, а! Пожилым людям голову морочит! Говори, зачем пришел! Яйца воровать? Говори!! Что ты с ним возишься, Маня, в милицию его! Вот кто у нас яйца ворует!! В милицию! Милиция-я!!
Добрыня весь напружинился и отскочил. Волна гнева и досады метнулась в сторону противной тетки с такой силой, что, казалось, воздух вокруг Добрыни сделался густым.
— Сами вы яйца воруете! И кур по ночам… Вас саму надо в милицию сдать! Или в поликлинику. Для опытов!
С этими словами он побежал прочь, хорошо понимая, что дородная Серафима его не догонит, даже если очень захочет.
— Еще грубит, шалыган чертов! — пролаяла та ему вслед. — Я те покажу опыты!
— Да брось ты, — гудел позади Манин бас. — Нормальный мальчонка, у меня внук такой же…
«Придется по рельсам», — подумал Добрыня, направляясь в сторону железнодорожного моста. «По рельсам все можно…» — вспомнились слова Михеича.
При дневном свете железнодорожный мост уже не выглядел мрачной громадиной. Добрыня подошел к молодому, но уже лысеющему охраннику и спросил:
— Простите, а где Коля?
Охранник вынул изо рта сигарету, сплюнул, посмотрел на Добрыню сверху вниз и нехотя процедил:
— Сменился Коля.
— А… Митяй?
— И Митяй с ним.
Добрыня вздохнул.
— Мне очень надо на ту сторону… Можно я пройду?
— Не положено!
— Но я быстро. Мне очень надо! Пожалуйста…
— Ты, пацан, по-русски понимаешь? Или тебе вон того переводчика с цепи спустить? Он тебе доходчиво объяснит.
«Ты сам хуже этого переводчика», — подумал Добрыня. Но вслух спросил:
— Так как же мне на ту сторону перебраться?
— Да как хочешь. Хочешь — на электричке, хочешь — вплавь, хочешь — на плоту, вон там, под мостом. — Охранник глумливо ухмылялся.
