— Да, он действительно отдавал всего себя музыке и приюту, — на ходу бросил Сарачено. На реплику об Анне он не отреагировал.
— Совсем забыв о себе? — Вовка всеми силами пытался удержать нить разговора.
— Не думаю, что совсем — забывать о себе совсем людям не свойственно. Но, так или иначе, жизнь в основном живут для других. Для себя только болеют и умирают.
— Не могу с этим полностью согласиться, — сказал Стас.
— Напрасно! Поверьте, жизнь — не такая уж длинная штука, — добавил профессор. — Она проходит так быстро, будто ей с нами неинтересно. И тратить ее только на себя исключительно недальновидно — нечего будет вспомнить перед смертью.
Вовка кивнул и зачем-то выдал:
— И лучшая часть жизни — в той стороне, где ветер…
— Откуда ты это взял? — удивленно спросил Стас.
— Читал у кого-то, — спокойно ответил Вовка. — Сейчас уж и не вспомню, у кого.
Вечерняя улочка была пустынной.
— Здесь как-то пусто вечерами, — заметил Стас.
— Ничего не поделаешь, — ответил Сарачено. — Это дорогой город, и туристы предпочитают к вечеру из него уезжать. После двенадцати здесь и делать-то, в общем, нечего.
— В смысле? — не понял Вовка.
— Здесь нет шумных дискотек, не играет громкая музыка. Карнавал и кинофестиваль проходят только один раз в год. Венецианское биеннале еще реже. Так что по вечерам площади пустеют, шум улиц стихает. Потому и создается впечатление вымершего города.
— Профессор, а как вы относитесь к современным певицам? — начал Вовка издалека.
Сарачено вскинул брови.
— Вы имеете в виду этих эстрадных проституток?
— Нет-нет, — поспешно ответил Вовка. — Я имел в виду других простит… в смысле, тех, кто исполняет классику. Того же Виральдини, например…
— Виральдини… — профессор усмехнулся. — В этом отношении выше Джильоли еще не прыгнул никто.
— Да, я как раз тут видел афишу… Два концерта в зале «Carlo Tortora». Кстати, вы не собираетесь?
— Я? Нет… Я уже слышал ее несколько раз — в «La Scala», в «La Fenice» в прошлом году. Как раз давали «Данаю» Виральдини, и Анна, как всегда, была безупречна! Я хорошо знаю ее импресарио — мы с ним старинные приятели. У них странные отношения — он о ней почти ничего не знает. О, я ведь в молодости успел поработать в хоре «La Fenice»! Там был превосходный хор! Не то что сейчас. Маэстро Гуидо Раймонди творил с нами чудеса…
— Да, — деликатно перебил Вовка, — но сейчас вы не хотели бы ее послушать?
— Сейчас? — профессор помолчал. — Пожалуй, нет. У нас много работы, плюс у меня семинар в один из вечеров… В последнее время я редко хожу в оперу и на элитные концерты. Когда знаешь закулисную кухню, нет моральных сил наблюдать за действом, сидя в зрительном зале. Но, Владимир, простите, у меня такое чувство, будто ваш интерес к Анне Джильоли несколько иного рода… Признайтесь честно, вы — влюбились!
Стас скроил на лице улыбку довольного людоеда, а у Вовки чуть ноги не подкосились.
— Профессор, я… да нет, конечно!.. Я ее видел только один раз, да и то, можно сказать, с затылка. То есть нет, конечно, не с затылка… она на сцене пела, а я в зале сидел… в общем, нет. Не влюбился.
Профессор шутливо погрозил Вовке пальцем.
— А что же тогда?
— Мне просто нужно с ней поговорить. О Виральдини.
Лицо Сарачено стало серьезным.
— Анна мало с кем разговаривает вообще. Тем более о творчестве Виральдини.
— Я не о творчестве… — с легким вызовом сказал Вовка. — А просто о Виральдини.
Профессор озадаченно потер, потом почесал левую щеку.
— Право, я сомневаюсь, что это возможно…
— Но ведь вы знакомы с импресарио, — Вовка не собирался отступать.
Сарачено снова почесался.
— Вот уж не знаю, — печально ответил он. — Я же говорил, что там довольно странные взаимоотношения.
Стас принялся делать Вовке характерные знаки глазами: мол, прекрати сейчас же! Нехорошо! Просто неприлично!! Я что сказал!!! Вовка старательно делал вид, что не замечает его неповторимой мимики.
— А вдруг получится, а? — в голосе Вовки появились умоляющие интонации.
— Ставлю девяносто девять против одного, что ничего из этой затеи не выйдет, — грустно ответил профессор. — Но обещаю вам попробовать. Сегодня же после ужина.
— Ну ты и ха-ам! — протянул Стас, когда Сарачено попрощался с ними возле гостиницы после вкусного и сытного ужина. — Банально развел человека на исполнение своего желания…
— Отвяжись, Стас! Хорошо, если это хоть как-то поможет спасти мальчишек, — ответил Вовка, открывая дверь.
— Не трави мне душу, спасатель мальчишек! Энрико говорил, что главное сейчас — не торопиться и не наделать глупостей!
— А я их и не делаю!
Друзья поднялись на второй этаж. Вовка повернул ключ и открыл дверь номера.
— Уфф, духота. Надо бы окно открыть, а то…
Он не успел договорить, что, собственно, «а то…» — раздался телефонный звонок.
— Да! — сказал Вовка в трубку. — То есть, это… пронто! Да. Когда? Потрясающе… Даже не знаю, как благодарить вас, профессор. До свидания. Спасибо еще раз!
Стас привычно ухмылялся.
— Анна изъявила желание со мной встретиться, — сказал Вовка с некоторой отрешенностью.
Стас сразу посерьезнел.
— Когда?
— Завтра. В пять вечера на улице Мастроянни…
— А где это? — тупо спросил Стас.
— Откуда я знаю! Где-то на окраине Венеции.
Исследовательский центр «Чизанелли»
— А… зачем же ты мне тогда все это рассказал? — спросил Бурик.
Джузеппе пошел к выходу. У двери он обернулся, посмотрел куда-то мимо Бурика и сказал:
— Просто подумал, что если бы на твоем месте вдруг оказался мой сын… А у тебя ведь тоже есть родители. Прости… — он резким движением вытер глаза. — Не обращай внимания. Что касается детей, то здесь мы, итальянцы, по-бабьи сентиментальны. Знаешь, средиземноморский атавизм: «Падре безумно любит своих бамбини…» Я своего три года не видел. А тут ты…
Он вышел, резко хлопнув дверью.
Бурик снова повалился на кровать и закрыл глаза. Нужно было дать себе отдых от наплыва всей этой информации, уместной скорее в непритязательном фантастическом романе, нежели в жизни обыкновенного московского мальчишки. Пусть и обладающего какими-то необыкновенными свойствами. Что это за свойства, ему пока еще самому не ясно. Ясно только, что его хотят их лишить… Зачем?.. Господи, как же домой хочется…
Бурику уже начала сниться собственная комната и голос бабули: «Сашенька, обед готов. Помой руки…», — как дверь затряслась от мелких частых ударов. Бурик встал с кровати, помотал головой, нехотя сгоняя остатки сна, подошел к двери и повернул ручку замка. Дверь распахнулась. На пороге стоял Добрыня.
