Увидев, какой ужас отразился в глазах узника после этих слов, Фитцджеральд расхохотался.
– Ты… лжешь… – едва сумел выговорить Кристофер. – Милорд… никогда бы не поверил…
– Еще как поверил. Ведь я – один из немногих уцелевших в Майнутской резне и чудом бежавший – весьма убедительно рассказывал о твоих злодеяниях. А кузен Томас всегда был таким доверчивым простофилей. Говорят, всходя на эшафот, он крикнул: «Проклятие предателям!» А уж как убивалась сестрица Элис! Просто вне себя от гнева и ненависти была, бедняжка. Особенно после того, как вместе с кузеном на виселице сплясали джигу наш милый батюшка и пять его братьев. Знаешь, вчера я сообщил ей о том, что скоро вздернут и тебя. Так она заявила, что обязательно придет на площадь и увидит, как второй Иуда получит свое воздаяние!
Как бы ни был слаб Кристофер, после этого чудовищного рассказа в глазах его потемнело, и он попытался броситься на Александра, но короткая цепь, которой пленник был прикован к стене, остановила его. И тогда из груди его вырвался бессильный яростный крик, исполненный невыносимой боли, которого мучители не слышали даже во время самых жестоких пыток.
– Ты не представляешь себе, какой музыкой звучат в моих ушах эти вопли, – совершенно спокойно проговорил Фитцджеральд, скрестив руки на груди. – Должен же ты испытать хоть часть тех страданий, на которые обрек меня.
– За что ты так ненавидишь меня?
Кажется, при этих словах самообладание впервые изменило Александру. Резко присев, он схватил узника за волосы, притянул его лицо к себе и, впиваясь взглядом в глаза соперника, прошипел:
– И ты еще смеешь спрашивать?! Ты, укравший сердце той, которую я люблю? Простолюдин, возомнивший себя достойным женщины, в жилах которой течет кровь Килдэров?
Оттолкнув Парезе, Александр так же резко встал и отвернулся к двери. Плечи его вздрагивали, и сторонний наблюдатель, окажись он здесь, верно, подумал бы, что Фитцджеральд плачет. Но когда предатель вновь повернулся к узнику, глаза его были сухими, губы кривила все та же злая усмешка, а голос вновь обрел твердость:
– В тот день, когда отец и Томас решили отдать тебе Элис, а дядюшки не воспротивились этому, все они подписали себе смертный приговор. Я был уверен, что отомщу, хотя еще не знал, как именно. И реванш не заставил себя долго ждать. Если хорошо подумать, во многом именно из-за меня мятеж Шелкового Томаса закончился так, как он закончился. Когда дядюшку Джеральда вызвали в Лондон, именно я распустил слух о его аресте, а то и смерти, вкупе с якобы подписанным королевским указом на арест Томаса. Я вот этими руками заколол старого архиепископа Дублинского, а потом заплатил за добрую порцию яда в кубке сидящего в Тауэре старого Джеральда, чтобы дорогой кузен, паче чаяния, не одумался, а его возможный призыв к миру остался без ответа. Я потратил уйму сил и денег, чтобы шотландцы и испанцы, обещавшие поддержку мятежу, своевременно пошли на попятный. Наконец, именно я уговорил Томаса сдаться лорду Грею и способствовал аресту отца и дядюшек, заранее зная, что пощады для них не будет. Вот так…
Немного помолчав, он решительно надел шляпу и крикнул:
– Эй, тюремщик!
Загремели засовы, и дверь распахнулась.
– Знаешь, – неожиданно обернулся уже на пороге Фитцджеральд, – самое удивительное в этой истории то, что ты, в глазах всего света двойной изменник, завтра повиснешь в петле, а я, в скором будущем одиннадцатый граф Килдэр, надеюсь, буду жить долго и счастливо. И все-таки порой я тебе завидую.
– Ничего удивительного! – твердо произнес Парезе. – Ведь для Бога и мертвых, которые знают правду, я умру невиновным. А ты, даже если правда никогда не выйдет наружу, останешься отцеубийцей и предателем. Тебе и впрямь есть чем гордиться, Александр Фитцджеральд!
– Гордиться? – прищурился предатель. – Нет, Крис. Мне просто придется с этим жить…
На следующее утро Кристофера повели на казнь. Перед помостом он действительно увидел Элис, которая, лишь только завидев его, немедленно отвернулась. Похоже, гордая красавица не желала даже взглядом встречаться с бывшим женихом. Слезы потекли по щекам несчастного; приняв их за проявление страха, иные из зевак презрительно заулюлюкали, а иные – закричали, стараясь подбодрить Парезе. Правда, таких было куда меньше – кто же захочет открыто выражать симпатию бунтовщику на глазах английских солдат, оцепивших площадь?
Но вот уже зачитан приговор, и на шее осужденного затянута петля. Рывок! – и Кристофер упал на помост. Веревка, на которой его собирались вздернуть, почему-то оказалась так плохо привязана к перекладине, что не выдержала даже страшно исхудавшего за время заключения тела юноши.
Толпа, собравшаяся поглазеть на казнь, встретила это шумом и свистом. Веревку вновь приладили к перекладине, и страшно сконфуженный палач для верности повис на ней всей своей тяжестью, проверяя крепость узла. Кристофера вновь поставили на колоду, заменяющую табурет, вновь надели петлю, рывок! – и вновь он, живой и невредимый, валится на помост, а веревка оказывается разорванной, точно гнилая тряпка.
И вот тогда девица Элис впервые подняла траурную вуаль и взглянула в наполненные мукой глаза своего жениха. И – странно! – во взгляде ее были не ненависть и презрение, но любовь и гордость, словно девушка наперед знала, что Кристофер невиновен (а может, так оно и было?). А потом Элис выкрикнула так отчаянно, что ее голос разнесся по площади, перекрывая шум толпы:
– Люди! Помните о праве третьей петли!
Действительно, был такой древний обычай: если осужденному на казнь через повешенье трижды удавалось избегнуть смерти, то ему прощались все его прегрешения, сколь бы тяжкими они ни были, и возвращались свобода и доброе имя.
Такого финала Александр Фитцджеральд, разумеется, находившийся на площади, допустить никак не мог. Забыв обо всем, он кинулся к эшафоту, оттолкнув в сторону палача, осмотрел запасную веревку, ощупывая каждый ее дюйм, а потом вместе с ним принялся тянуть в разные стороны, невзирая на поднявшийся вокруг шум. Не зная, разумеется, истинной причины рвения Килдэра, многие сочли его старания желанием выслужиться перед завоевателями. Толпа зароптала, кто-то выкрикнул проклятие англичанам и их прихвостням, в сторону окруживших эшафот солдат полетели камни. В воздухе ощутимо запахло беспорядками, и, по уму, лорду-депутату следовало под любым предлогом остановить казнь. Но он тоже будто лишился рассудка: приказал солдатам сомкнуть ряды и применять оружие при малейшей попытке помешать казни, а мятежника – всенепременно вздернуть.
Фитцджеральд собственноручно затянул на шее Кристофера петлю и кивнул Скеффингтону. Забили барабаны, солдаты взяли копья наизготовку, а палач уже поднял ногу, чтобы выбить колоду из-под ног юноши, и тут…