class="p1">— Допустим. Ищем в указателе историю отдельных стран, историю городов, в графе эпох разыскиваем примерный век, нажимаем кнопочку, и загорится лампочка, которая будет мигать до тех пор, пока мы не придем на место. А «поводок» ты уже подстраиваешь на месте, по конкретным датам. Ну вот мы и пришли.
Двери лифта распахнулись, Андрон шагнул вперед и замер, пораженный красотой открывшейся перед ним картины.
Необычно чистый воздух буквально распирал грудь. Им можно было дышать и дышать, и сердце бойко стучало, а душа радовалась, видя отрадный сердцу каждого человека буколический пейзаж: лесистые, покрытые кустарниками холмы, лениво петляющая между ними речушка, в которой бабы полоскали белье и резвились голые ребятишки. А чуть подалее рослые бородачи двухаршинными пилами раскраивали бревна, ладили избы, многопудовыми кувалдами вколачивали сваи крепостных стен. Мимо рысью проскакивали несколько человек в латах, верхом на гнедых конях. Резко ударили в нос запахи конского пота, навоза, стружки, еды. Вон собравшаяся толпа с хохотом приветствует Петрушку, выскочившего из-за ширмы. А невдалеке жарко дышит кузница и чернобородый атлет огромным молотом бьет по раскаленной болванке, которая буквально на глазах превращается в изящный обоюдоострый клинок.
— Что это? — с трудом переводя дыхание, спросил Гурилин.
— Это? — Директор музея не скрывал тщеславной улыбки. — Это Москва первых веков своего существования.
Они прошли буквально несколько шагов, и картина неуловимо изменилась. Исчезли землянки, дома стали выше, украсились резным деревянным кружевом коньки и наличники, больше стало на улицах пешего и конного люда. Но вот звонко запел с вышины колокол, его медную трель подхватил второй, третий, и их голоса слились в одной мощной симфонии тревоги и ужаса. Все сразу же засуетились, куда-то побежали.
— Сейчас сюда ворвутся татары, — пояснил директор. — Если хочешь, можем остаться, посмотреть, масса трупов.
— Благодарю, — усмехнулся инспектор, — мне достаточно и своих.
Они свернули за угол, и вновь декорация неуловимо, но разительно изменилась. На площади стояли белокаменные строения, перед храмом с золочеными куполами бурлила толпа. У врат собора стрельцы с бердышами и в красных кафтанах держали оцепление. По ступеням, устланным дорогими коврами, чинно всходили бояре в высоких шапках.
— Коронация Ивана Грозного, — сказал директор. — Если хочешь, зайдем.
— А… можно?
Удушливый пряный дым кадил, сладкоголосые рулады певчих, громоподобный бас дьяка — и тощий маленький человечек с изможденным желтоватым лицом, буквально раздавленный помпезной чинностью и благолепием…
Вышли они с заднего крыльца собора. Площадь была пустынна. Сильный ветер гнал обрывки соломы, тряпок, мусора. Столбы дыма поднимались с разных сторон города.
Неожиданно из-за поворота прямо на них вынесся эскадрон всадников в латах и шлемах, за спинами их были прикреплены нелепо раскачивающиеся крылья. Перекинувшись несколькими словами с подбежавшими пищальниками, гусары пришпорили коней. Из соседнего переулка прямо на них выбежали люди с копьями и топорами. Хлопнуло два-три выстрела. И началась свалка…
— Это — примерно спустя сто лет, — объяснял Мамиконян. — Оккупация Москвы поляками. Так называемая Великая смута.
— Да-да, — пробормотал Андрон, — припоминаю. Начало семнадцатого века.
Они прошли еще десять-двенадцать метров, и перед их глазами вырос Кремль, весело зазвонили колокола златоглавых соборов, на площади раскинулись сотни, тысячи лавок и лавчонок, загорланила, загомонила многоголосая толпа, где-то грянула музыка. Гулянье.
Как зачарованный бродил Гурилин между оживленно расхваливающими свой товар торговками, крестьянами, работным людом, порой попадались солдаты в зеленых мундирах и треуголках. Идя следом, Герберт все говорил и говорил. Андрон вначале пропускал его слова мимо ушей, а потом прислушался:
— Сто сорок семь тысяч пятьсот двадцать два человека были заняты в массовках. Пять тысяч восемьсот восемьдесят один актер из трехсот шестидесяти четырех театров. При этом перспектива выполнена по новейшей технологии с применением новейших прогрессивных разработок…
— Каких еще разработок? — рассеянно переспросил Гурилин.
— Технология фирмы «Конверс интернешнл», — с готовностью ответил директор. — Прямая съемка объекта в отраженных лучах гелиевого лазера. Полная иллюзия объема.
— Иллюзия? — поразился Гурилин.
— Конечно, иллюзия.
Резко обернувшись, Гурилин схватил за руку проходившую мимо барышню. Та кокетливо захихикала, прикрываясь веером. Рука ее была теплой и мягкой.
— Все ближние фигуры — роботы. Мы постарались как можно точнее воспроизвести походку, манеру, мимику людей разных времен.
Следующая барышня, которую инспектор попытался взять за руку, оказала неожиданное сопротивление и площадно обругала его.
— Фигуры второго ряда — настоящие люди, — засмеялся директор.
— Настоящие?
— Конечно. Каждого посетителя сопровождает собственная голограмма, которая меняется с изменением экспозиции…
— Погоди, — пробормотал инспектор, — так выходит, что мы сейчас тоже выглядим как эти… — И указал на разряженную толпу Москвы начала девятнадцатого века.
— Конечно, — подтвердил Мамиконян, — только на фокусном расстоянии. Ага, а вот и оккупация Москвы французами. Показать тебе Наполеона?
— Не надо.
— А въезд Кутузова? Парад русских войск?
— Благодарю.
— Ага, значит, тебя больше интересует новое время…
— Меня больше интересует другое, — грубовато сказал Гурилин. — Кому это пришло в голову сделать из Музея истории человечества подобный балаган?
— Ну, знаешь, — возмутился Мамиконян, — может, как сыщик ты чего-то и стоишь, но в истории и культуре ты безнадежен.
Они сидели на набережной Москвы-реки, мимо которой маршировали революционные солдаты.
— Начнем с того, что люди стали забывать истоки своего Я, — развивал свои мысли Мамиконян, — развив индустрию, поднявшись на верхнюю ступеньку научно-технического прогресса, человек неожиданно начал вымирать. Как гомо сапиенс, как вид. Его необходимо было спасать от самого себя. Слишком уж большая лавина информации, впечатлений, образов обрушилась на наше поколение. Ведь мы не знаем, что такое книги, театр — мы смотрим голофильмы, сами рисуем их, сами в них участвуем. А некоторые так и живут в ирреальном, нарисованном ими же мире. Многие из нас не работают и бесплатно питаются, сидят на шее у общества, паразитируя и разлагаясь. Наш друг, сосед, развлекатель, информатор, наш лекарь и повар, прачка и горничная — это домашний компьютер. И мы вложили такие громадные капиталы в этот музей для того, чтобы человек смог найти здесь то, чего не сможет компьютер, чтобы он заново осмыслил самое себя и свое место в этом мире. И история перед ним предстает в своем нагом, трепещущем, первозданном виде, он соучастник и активное действующее лицо эпохи, а не пассивный зритель на развалинах прошлого.
Говоря так, он отошел метра на два-два с половиной, и Гурилин с удивлением увидел, что его шелковистые кюлоты превратились в длинную шинель, а взбитый кок волос на затылке неожиданно стал походить на фуражку. Он расхохотался.
— Смейся, смейся, — язвительно проговорил Герберт. — Знал бы ты, как сам сейчас выглядишь. Кстати, по желанию посетителя фирма изготовляет видеофильм о его приключениях в любых эпохах. Некоторые на основе этих фильмов делают собственные художественные сериалы.
— А ты говоришь, что
